Держава (том второй) - [15]

— Вся наша жизнь — дым.., — задумчиво произнёс Николай. — Давайте–ка кофейку попьём, — как–то по–свойски предложил он. — Народу вокруг много, а по душам–то не с кем поговорить… Вот с Сипягиным мог, — распорядился подать кофе. — Мы с Алекс любили его.., — помолчав, продолжил: — Это был прекрасный, добрый человек. И супруга его, Ара Вяземская, красивая умная женщина. Нам было интересно с ними… И вот… — жалобно и как–то по–детски шмыгнул носом государь. — Вы уж, друг мой, не рассказывайте, что я прослезился, — ласково посмотрел на своего генерал–адьютанта. — С кем–то ведь нужно поделиться… А жену не хочется расстраивать… Дмитрий Сергеевич как–то рассказал мне у камина за коньячком, — нежно улыбнулся Николай, вспомнив приятное, — что был влюблён в княжну Вяземскую ещё с молодости, женились–то они поздно, и даже делал ей предложение… Но та ответила, что её «надо заслужить», — в задумчивости отхлебнул кофе и переставил пепельницу на столе.

— А когда он был последний раз у нас, — произнёс Максим Акимович, — то моя супруга увидела над его головой нимб… Когда рассказала об этом, я поднял её на смех… И вот… — горестно покачал головой. — За что его? Он ведь никому не делал зла. Любил Вас, ваше величество и любил Россию…

— Вот, Максим Акимович, вы и ответили на свой вопрос. Был предан царю, за то и убили… Видимо, стало опасно любить царя и Россию, — отхлебнул остывший кофе, и чтоб успокоиться, бездумно пролистал попавший под руку блокнот. — Скажу вам откровенно, — отбросив блокнот, взял красный карандаш, — через три дня после покушения я написал в письме матери: «Для меня это очень тяжёлая потеря, потому что из всех министров, Ему Я доверял больше всего, а так же любил его как друга», — в задумчивости сжал кулак, сломав карандаш. — Так следует поступить с его убийцей. Велю Плеве судить преступника военным судом… А это — смертная казнь!

— И он заслуживает казни, ваше величество, — поддержал государя Рубанов. — Убийцу Боголепова судил гражданский суд, который не может выносить смертных приговоров. И вот бедного министра давно нет, а его убийца спокойно живёт… А Сипягин умер как православный барин. С мыслями о жене, государе и России. Когда он был курляндским губернатором, балтийские бароны любили его. Дмитрий Сергеевич обходился с ними вежливо, гостеприимно и доброжелательно. Не как высший губернский чиновник, а как русский боярин. Просто. Без высокомерия и хлебосольно. Потому–то столько их и прибыло на похороны Сипягина.

— Это был ЧЕЛОВЕК, — вздохнул император. — А вас, Максим Акимович, приглашаю на Пасху в Зимний дворец.

В Пасхальную ночь на 14 апреля, Зимний дворец сверкал огнями.

Сановный Петербург, да и то не весь, а лишь избранные счастливчики, торжественно подкатывали в каретах к сиянию царского величия.

Согласно протоколу, приглашённые, разделившись по ведомствам и чинам, собрались в дворцовых залах: в Гербовом — высшие гражданские чиновники с супругами, в Аванзале — адмиралы и чины морского ведомства, в Фельдмаршальском — генералы армейских частей и военноучебных заведений, в Концертном зале благоухал букет придворных дам и фрейлин, соперничающих блеском украшений с жёнами генералов и сановников, пришедших с мужьями.

Чета Рубановых прошла в Николаевский зал, где собрались генералы и полковники гвардии.

В 12 ночи Светлого Христова Воскресенья придворные арапы распахнули двери Малахитового зала, и начался Высочайший выход к заутрене.

За гофмаршалом и камер–фурьерами в красных мундирах, появился церемониймейстер с жезлом, объявивший собравшимся о начале Высочайшего выхода.

Николай в мундире лейб–гвардии Сапёрного батальона, вёл под руку мать, вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну. Следом вышли государыня Александра Фёдоровна и наследник Михаил. За ними — великие князья и княгини.

Когда Их Величества вошли в Большую церковь Зимнего дворца, со стен крепости прогремел троекратный орудийный салют, и началось богослужение…

Через три часа салют возобновился — Пасхальная заутреня закончилась царским многолетием…

После заутрени вернулись в Малахитовый зал, где были накрыты столы для разговенья.

— Ники, как я устала, — когда остались одни, слабым голосом произнесла царица.

— Аликс, сейчас твою усталость снимет как рукой, — достал он бархатную шкатулку. — Саншай, солнышко моё, закрой глаза, — бережно вытащил из шкатулки подарок. — А теперь можешь открыть, — улыбаясь, протянул ей ажурное пасхальное яичко из золотых листьев клевера, усыпанных мелкими алмазами и рубинами. — Сие творение называется «Клевер».

— Ники-и, какое чудо, — с восхищением взяла подарок и троекратно, со словами: «Христос Воскресе», расцеловала мужа. — А на ободке моя монограмма, императорская корона и дата «1902»… Какой всё–таки волшебник, господин Фаберже… И всё это в обрамлении цветов клевера, — вмиг забыла об усталости, как маленькая девочка радуясь подарку.

Николай радовался не меньше супруги.

«Дарить, на мой взгляд, даже приятнее, чем получать», — поправил обручальное кольцо на пальце.

— Санни, — назвал жену ещё одним ласкательным именем, — а внутри находится сюрприз, — подсказал ей Николай.