Держава (том второй) - [131]

— Ни один снаряд не возьмёт, — обрадовался друзьям Игнатьев, — а на гребешке сопки корректировщика поставим. Так что посражаемся ещё, — потёр ладони, увидев, что пехота пришла не с пустыми руками. — Мы уже почти что закончили. Пойдёмте в блиндаж начальника, а то у него что–то весьма скверное настроение. Наверное, после вашего ночного боя…

Пащенко поначалу встретил молодёжь хмуро, но после первой бутылки столового вина его чело[11] разгладилось.

— Не знаю, что и лучше, — начал он речь, закусив вино редиской. — Один обер–офицер вином увлекается, — указал на Игнатьева. — Но хоть на боевом посту находится. А у другого — любовь… Вообще на позиции не появляется. Полностью обязанностями «под сурдинку» манкирует…

— Фигурально выражаясь — сплошная пастораль! — показал, что тоже не «лыком шит», Зерендорф. — Чего насупились, господа? Имею в виду идиллическое изображение пастухов и пастушек на лоне природы, — пояснил он.

— Не знаю, какие позиции они принимают на лоне природы.., — начал разрабатывать позиционную теорию Игнатьев, но подполковник вовремя перебил его, и стал рассказывать именно об артиллерийской позиции.

— Думаете легко, господа, переубедить старичков–генералов, и привлечь к незнакомой для них позиции? — развеселил своего младшего субалтерн–офицера. — Граф, что я сказал смешного?

— Я весь внимание, господин подполковник, — откусил тот от редиски. — А генералы как смолоду по–уставному привыкли, так всю жизнь этой позицией и пользуются…

— Как–то у вас всё звучит двусмысленно… Перед боем у Вафаньгоу я просил начальника корпусной артиллерии Шишковского расположить пушки скрытно, за сопками, и оттуда вести обстрел противника. Так нет… Выслушал целую лекцию о том, что русский артиллерист от врага не прячется и сокрушает его, глядя неприятелю в глаза: «Так воевали наши деды, и так будем воевать мы. Прятать пушки категорически запрещаю, ибо это идёт в разрез с уставами. Засим, честь имею, — тактично выпроводил меня на открытый огневой рубеж.

— Вот нашу артиллерию невидимый нам враг моментально и подавил, — разлил по стаканам вино Игнатьев. — И никто за это не ответил. Ибо действовали по устаревшему уставу… Со Штакельберга — как с гуся вода. Куропаткин его поддержал.

— Господа, — поднял стакан подполковник. — Давайте уж лучше о женщинах!..

Согласно пожеланию подполковника, Рубанов навестил Натали.

— Некогда, некогда, господин поручик, работы полно, — вышла она из палатки, протирая спиртом руки. — Ну, кругом этот запах… Вы сударь, тоже спиртом протирались? — ввела в краску офицера.

— От японцев надышался, — невпопад произнёс в оправдание. — Давайте я вам стихи Брюсова почитаю, — предложил он. — Я большой специалист по этому поэту…

Вечером Яблочкина, вместе с другими командирами полков, вызвал генерал–майор Кашталинский, и зачитал сводку о потерях:

— Мы потеряли 1240 человек, а японцы — около 500. Я сразу понял, что толку от этой рекогносцировки не будет, — злорадно произнёс он.

«А вот ежели бы приказ отступать не отдал, мы бы японца победили», — подумал Яблочкин, а много позже прочёл по этому поводу воспоминания английского военного агента при армии Куроки сэра Гамильтона, который высказал своё очень твёрдое убеждение, что если бы русские войска были смело управляемы, то в любой момент, до 7 часов утра они могли прорвать японскую позицию в том или другом пункте. Но как раз в ту минуту, когда надлежало броситься в отчаянную, решительную атаку, русскими, казалось, овладела какая–то странная летаргия, как бы паралич воли.

Если бы сэр Гамильтон знал отношение Кашталинского к порученной ему атаке, он удивился бы выдержке и чувству долга русского солдата, в котором большие начальники с самого начала кампании убивали порыв наступления и веру в успех.

На следующий день одумавшийся полковник велел Рубанову обучать рассыпному строю и маскировке на местности весь 1‑й батальон, но в наградной лист его фамилию всё равно не внёс.

____________________________________________

Генерал Куроки, по приказу маршала Оямы, дабы сбить у русских наступательные тенденции, атаковал бригаду генерала Гершельмана у Сихеяна и занял этот населённый пункт, открыв, таким образом, в обход левого фланга Ляоянских позиций, путь на Мукден.

В штабе Куропаткина возникла паника, а угроза Мукдену совершенно разладила взаимоотношения между ним и Алексеевым, и так натянутые после сражения под Вафаньгоу.

— Василий Егорович, — обратился к своему генерал–квартирмейстеру Алексеев, — будьте добры, пригласите сюда, в Мукден, генерал–адьютанта Куропаткина и чинов его штаба. Следует обсудить обстановку после оставления нами Сихеяна и, главное, убедить Алексея Николаевича перейти к активному образу действий, и самому начать наступление против 1‑й японской армии. Мне кажется, даже я убеждён в этом, Куропаткин боится генерала Куроки… Ранее он заявлял мне, что даст решительный бой у Ташичао, теперь стал сомневаться и в этом, собираясь, как он выразился: «для улучшения стратегического положения Маньчжурской армии, отвести войска от Ташичао, дабы у Хайчена сосредоточить сильную группу». — Неужели этот хвалёный стратег не понимает, что потеря Ташичао повлечёт оставление нами порта Инкоу, через который японцы тут же начнут получать продовольствие для своих армий в Маньчжурии… И лишит нас последней связи через море с Порт—Артуром.