Держава (том первый) - [30]

Когда вышел от Филиппова, начинало темнеть.

По мостовой, временами высекая искры из подков, чиркающих о торчащие из–под снега булыги, мчались лихачи.

«Поймать, что ли Ваньку и прокатиться?» — раздумывал он.

Дома его уже ждал отпущенный из корпуса на праздники брат.

Вечером родители уехали в театр, а братья, переговорив обо всём и сплавив гувернантку в длинные руки денщика, направились в людскую, послушать умных людей: швейцара Прокопыча, сторожа Пахомыча, дворника дядю Власа и кухарку Марфу.

Осторожно, чтоб не испугать старичка–лакея, спавшего в обнимку с пушистым котом, сели на лавку, в углу под образами, и пили чай, налитый в стаканы из огромного кипящего самовара. А из печки шло тепло, водил глазами кот на железных ходиках, изукрашенных зелёными еловыми ветками, пыхтел самовар и Марфа, монотонным голосом что–то рассказывала из бедовой жизни леших и водяных.

Глаза закрывались. На душе было уютно, спокойно и тихо, как бывает только в детстве.

В Сочельник братья отпросились у мама′ съездить на ёлочный базар.

На облучке сидел двухметровый Ванюша в овчинном полушубке, а в санях кроме барчуков — Антип и недавно принятая молоденькая горничная.

Денщик любовался то своими новенькими ефрейторскими погонами с одной поперечной лычкой, то румяными щёчками девушки.

— Дашенька, как вам Пим–м–тимбурх? — стряхнув наглую снежинку с погона, обратился к горничной, но тут же съёжился от яростного взгляда управляющего упряжкой верзилы. — Дарья Михайловна, — поправился он, — а вы с какой деревни?

Конюх ревниво прислушивался к разговору, временами строго покрикивая на лошадей.

Скрипели по снегу полозья. Мороз щипал за щёки. Перед базаром выпрыгнули из саней и долго топали, согревая озябшие ноги. Глеб подпрыгивал, попутно любуясь выставленными ёлками. Ждали, когда Ванюшка привяжет лошадей.

— Аким, мы как будто в лесу, — воскликнул брат, восторженно оглядываясь по сторонам.

Ели и сосны стояли рядами, большие и маленькие, в снегу и инее.

А запах!

«Так, наверное, Россия пахнет», — подумал Аким, вдыхая аромат сосны и вспоминая запах хлеба в магазине Филиппова.

Иван не думал, что как пахнет, а оттирал литым плечом нахального денщика от Дашеньки.

Около небольшого, но дымного костерка, торговали сбитнем. Аким важно достал из кошелька деньги и угостил компанию. Горячий сбитень в пузатых стеклянных стаканах грел пальцы, а затем и весь озябший организм.

Кругом ходил озабоченный люд, выбирая ёлки.

«Как хорошо!» — пускал пар изо рта после каждого глотка, Аким.

Брат во всём брал с него пример.

Вечером наряжали поставленную в банкетном зале ёлку. Ирина Аркадьевна радовалась не меньше детей, показывая молоденькой горничной, куда вешать игрушки. Даша стояла на лесенке, которую держал Иван. Внизу игрушки развешивали ребята.

Потом спали и набирались сил, чтоб как можно дольше бодрствовать на Рождество.

На этот раз в церковь ехали в лаковых санях. Вороными правил сам Архип, наряженный во все свои прибамбасы с белым кушаком.

Как здорово нестись по ночному Петербургу.

Свет фонарей. Светящиеся окна. Светлое от звёзд небо. Светлая от радости душа. И церковь. И огоньки свечей. И лики святых. И церковное пение.

И радость! Радость! Радость!

Оттого, что с нами Бог!

А дома ждал уже накрытый стол. И тут же раздался звонок в парадной: то прибыл Рубанов–младший с семьёй.

И поздравления, и бесконечные поцелуи… А после — пир.

Детей опять посадили вместе с взрослыми. Праздник!

— А мы неделю постились! — с гордостью сообщил Рубанов–старший, подставляя лакею бокал для шампанского. — Спасибо, Аполлон, — поблагодарил сухого, поджарого слугу, одетого в чёрный смокинг и белую манишку.

Тот подобострастно кивнул головой, изогнув спину, и шагнул к брату.

— Мы тоже постились, но для здоровья, а не религии, — в свою очередь подставил лакею бокал Георгий.

— Господа! Если бы знали, как надоели рыбьи блюда с икрой. Все эти стерляжьи расстегаи, заливное из осетрины, котлеты из белужины, с гарниром из белых грибов, эти ужасные постные пирожки с груздями и сиги на пару.., — рассмешила всех Ирина Аркадьевна. — Не знаю, с чего и начать полнеть, расстарался Герасим Васильевич, — в ту же секунду, лёгкий на помине, в дверях появился повар в крахмальном колпаке и внёс поднос с целиком зажаренным поросёнком, а следом — жареный гусь под яблоками, индейка запеченная и так надоевшая икра в вазах, куриные котлеты, и лосиное филе на тонком вертеле, и соусы–подливки, и всякие желе… А напоследок, распаренный повар таинственно внёс фаршированного рябчиком фазана, с настоящим хвостом из перьев.

— Браво! — захлопали в ладоши взрослые и дети, довольно поклонившемуся повару, но есть уже не хотелось.

На столе нетронутыми остались окорока, сыры и колбасы, мочёные яблочки, солёные груздочки, огурчики, капустка… Бутылки с бургундским, мадерой, токайским, хересом. Дети запивали еду грушевым, апельсиновым, яблочным лимонадом и сельтерской водой. А после — ореховый торт и пирожное и, наконец, мороженое…

Всё! Дети уползли в детскую, взрослые — в гостиную.

Так–то вот после поста!..

— Светский человек всё должен запить «Смирновской», — рухнул в кресло Максим, аккуратно поставив на столик водку и две рюмки.