Держаться за землю - [13]

— С тобой сидел пять лет за первой партой! У Тамары Петровны на физике, ну! — Вот тут, представлялось Вальку, в мозгу Мизгирева должна была вспыхнуть какая-то лампочка: ну этого-то не забыл — любимчиком был у нее, ковал золотую медаль. — На террикон с тобою лазали, ты чуть не утонул, увяз в этой мульке по пояс! И думал, что мы тебя бросили! А мы не бросили — шахтеров привели. А на выпускном ты бутылку шампанского спер, в туалете ее в одно рыло, а потом с унитазом сидел обнимался, Ихтиандра все звал. — Шалимов уже не настаивал, а лишь изумлялся по-детски: как так? твоя же, твоя была жизнь. И вдруг поменялся в лице, посмурнел, как будто почуяв плиту, которая их разделяет: — Ну да, ну да, поднялся ты сильно. У тебя, видишь, руки, а у нас от мозолей копыта.

— Шалимов ты, Шалимов, — поспешил Мизгирев. — Так мы с тобой друзьями вроде не были, Валек.

— Да я к тебе в друзья вообще-то и не лезу. Вот просто смотрю: ты — не ты? Глазам не поверил… Понять хочу просто, что с человеком происходит… ну вот когда он сильно подымается. То, что друзей с этапа на этап перетянуть почти что нереально, — это да. А тем более так — снизу вверх. Дружками мы не были, верно. У тебя и тогда уже были какие-то свои заскоки хитрые.

— Да и у тебя вроде тоже заскоки — художник, — припомнил Вадим.

— Нет, все, не художник — шахтер. Затянула меня мать-земля. А ты, видишь, какой… Ничего, что я к вам, господин Мизгирев, все на «ты» да на «ты»?.. Да погодь! — вырвал руку из чьих-то клещей, не давая себя уволочь, оторвать от столичного гостя, как большого ребенка от клетки с невиданным зверем. — Западло тебе с нами, допустим, общаться, да и времени нет — ты же уголь гоняешь составами. Только вот что никак не пойму. Наверное, можно сказать про людей: отребье, дерьмо. Про город: помойка, дыра. А про мать свою можно — свинья? Если та опустилась, допустим? Водку пьет лучше лошади по каким-то причинам, потому что мужик ее в лаве, предположим, сгорел? Или там подаяние просит у церкви? В общем, это… ну, пала. Про отца сказать можно: козел? Или быдло? Ну, наверное, можно. Если речь про чужого отца. А если это твой отец? Если это твоя мать? Родила тебя, с кровью давила, от себя отрывала кусок, чтоб тебя накормить и одеть, в институт тебя, в люди… И состарилась раньше, чем следует, красоту всю растратила, на уход за собой наплевала, потому что был ты. А ты этого помнить не хочешь, будто в этом вот джипе своем и родился.

— Ты о чем, я не понял. При чем тут отец? — скомкал Мизгирев непослушно-тугое лицо в недоуменную гримасу и даже дрогнул напоказ, как будто бы отпрянув от бредовости такого обвинения. — Да, это мой город, родной. Как бы не отрицаю. Ты меня не узнал: я — не я. Вот и я тебя тоже… не сразу узнал.

— А чё приехал? По работе?

— Ну да, по службе, скажем так.

— Это кем же ты служишь? Ну если не секрет.

— Ну в министерстве. Энергетики. По охране труда, безопасности, — выжимал из себя.

— Так ты нас охраняешь? — засмеялся глазами Валек и смотрел в него так, словно все понимал, словно видел Вадима даже и не насквозь, а внутри того целого, во что Мизгирев заключен, не в одном только этом пространстве, а еще и во времени: как он рос, что за сила подхватила его, Мизгирева, вознесла, закрутила и тащит, не давая ему соскочить.

— Нет, Валек, я приехал сюда, чтобы вас затопить.

Откуда он взялся такой, сосед по школьной парте, начисто забытый? Что-то от раздражающей бесстыдной прямоты юродивого было в этих прозрачных глазах.

— Ну вы уж обратите внимание на нашу безопасность, — поглядел на Вадима с робковатой надеждой Валек, и глаза его вновь засмеялись. — Только ведь безопасность с того начинается, зачем ты вообще под землю лезешь. Если только затем, чтобы брюхо набить, тогда зачем тебе любая безопасность, тогда зачем тебе вообще такая жизнь? Тогда уж делай все не хорошо, а абы как — Донбасс придавит… Ну ладно, пойду я, счастливо тебе. — И, напоследок глянув на Вадима уже с классической угрюмостью, пошагал по пустому асфальтовому пятачку, нагоняя своих, не желавших сказать Мизгиреву ни слова.

Вадим отвернулся от него с облегчением. По ступенькам центрального входа уже семенил инженерный начальник «Глубокой» Пасюк; как собака, к хозяину выскочил, пожилой, сановитый, дородный, отрастивший брюшко на сидячей работе, с выражением властной победительной силы на тяжелом мясистом лице, и бежал к Мизгиреву, словно на полыхнувший откуда-то свыше ослепительный свет. Неужели и сам он, Вадим, точно так же безотчетно и неосязаемо преображается перед каждым, кто выше него на ступеньку, этаж? Со счастливым, растроганным, мироточивым лицом, улыбаясь, кивает, соглашается с каждым господски-начальственным словом, неотрывно впиваясь и впитывая, проводя по цепи чью-то волю и не вдумываясь в ее смысл, потому что едва лишь задумаешься — из системы тебя тотчас выкинут, словно давший осечку патрон. Колебания, правда, неправда, справедливость какая-то, тавтология «бедный народ», твой отец, горный мастер, и ты сам со своей… как сказать?.. в общем, совестью или, если угодно, душой… твоя жизнь, дети, будущее только там могут быть, только в этой системе, внутри.