Дерись или беги - [48]

По вечерам, когда нам становилось совсем скучно, мы собирались в кружок и вспоминали город. Так наступала ночь, и мы отправлялись спать. А потом отец откуда-то откопал доски и соорудил для нас во дворе столик. Теперь каждый вечер мы усаживались все вместе, растапливали дедовский самовар болотным сапогом, пускали дымы на полдеревни, заваривали какую-нибудь муравку и долго, откармливая каждого комара, пили из блюдечек чай.

Во всей нашей деревне оставалось только несколько настоящих старух. Остальные были подделками — доживали до сорока и тут же надевали на голову платок. Будто нарочно, чтобы покрепче шамкать, с того же момента они больше не вставляли, не чистили и не лечили зубов. Самыми славными настоящими старухами были Валентина, Марья, Дина и, конечно, моя бабушка Катя. Баб Валя, у которой единственной не было семейства, продавала молоко, сметану и творог, баб Марья любила слушать чужие рассказы, у Дины был самый знатный погреб, латаная крыша и внучка, которая ни с кем не разговаривала. А у баб Кати было все не так как у них. Ничего она не продавала, у нее всегда было семейство, которое наезжало как Мамай, а дочка ее, Валька, была, напротив, даже слишком общительная.

В тот день, укрыв худые плечи байковым цветастым халатом, баб Катя дожидалась нас в гости. Нащупав валенки с утра, нырнув в них, она уже до вечера из них не вылезала. Неспешно выбралась из сетки железной кровати, ухватилась за кочергу и стала тревожить угли в печи. Ограда скрипнула, заслон заскользил, вошла Валька. Шуршание кульков, медленные шаги, и вот она уже входит в дом. Перебирается по застенкам, вытянутые колени гамаш промелькнули в чулане, затем в спальне. Закрыв занавески, Валька стянула пальто. Взглянула в зеркало, вытаращила темные глазенки, оценила мешки под глазами, захлопнула ящик комода и натянула штаны повыше.

Когда стрелка часов перешагнула, наконец, полдень, мы пришли в гости. В городских куртёшках и блестящих удобных калошах, красных изнутри, снаружи черных. Принесли покупных печений. Бабушка сразу же выставила их на стол и за весь вечер к ним не притронулась. Пока мы все сидели за столом, Валька намывала посуду. Она выглянула с кухни, все посмотрели на нее вопросительно, и она сразу же вернулась обратно. Глазенки ее были настолько малы, что, казалось, сквозь эти зияния она не видела даже света.

Не выходила, потому что, видимо, злилась на нас за то, что мы переводим ее молоко, другие продают и деньги получают, зато вот мы своим скармливаем. Всегда так было — она за скотиной ходит, доит корову, а потом наведываются какие-нибудь родственнички и разоряют. Видимо, она все же просматривала возможность баб-Катиного скорого конца, и потому нужен был строгий расчет, куда она потом денется и на что будет жить. Урожаем особо не проживешь, работать — не хватит духу, во-первых, не молода, а во-вторых, станет ли кто-то брать на работу алкоголичку. Если только дрова колоть. Летом можно еще сено обметывать, но за это в деревне тоже платили бутылкой. Так Валька уже заранее сердилась на мать, на нас, родственничков, которые съедали ее беспечную старость. Не простые это были размышления, но обычные по меркам деревенских старух — речь шла о главном, о благополучии, о том, как выжить. И только выжить, а не нажиться — об этом и речи быть не могло.

Но баночку сметаны у Вальки мы с мамой все-таки купили. Она так растрогалась, что мы втроем даже пошли прогуляться и проведать баню. Молча стояли около бани, Валька ворочала угли, а затем вышла и разревелась: «Помощь мне нужна! Очень нужна, лечиться хочу!» Жаловалась, мол, у многих баб меры нет, но только ее так в собственном доме ненавидят. Она просила найти для нее врача, готова была сохранить для этих целей пенсию, и мама с баб Катей в тот вечер сами на радостях за это дело по стопке выпили.

Стали ушивать баб-Катин плащ и устраивать Вальке примерки. «Мне-то он уже куда, — рассуждала баб Катя, — я уж, может, и на улицу-то больше не выйду». Мой неугомонный папа, когда увидел наше занятие, сразу нашел ключи от дедовского сарая и отправился на поиски необходимых ему вещей — топора, пилы, тачки. Вернулся он только после полуночи с прялками и лаптями, чугунками и разными часиками. Теперь дом напоминал музей ваяния и зодчества, а у папы восторженно сияли глаза. Мы знали, что у всего этого барахла были когда-то свои хозяева, и потому с этих пор лучшим занятием было воображать судьбы этих предметов.

— Шуточки, думаете? — Бабушка взяла прялку и стала стирать с нее пыль.

— А чё, призраков надо бояться? — мы с мамой стали изображать прядущих девиц.

— Сядьте-ка ближе, расскажу вам чего.

С того дня мы стали бережнее относиться ко всему хламу, который папа притаскивал в дом. В каком именно году, бабушка уже и не помнила, поселилась в нашей деревне приезжая Павла. Местные хлопцы, женатые и не женатые, во главе с красавцем Костей сразу стали утаптывать садик под ее окнами. Таскали ей на гостинцы подсолнухи и зазывали на свидания. Но Павла песен не пела, кос не плела и на свидания не ходила. Целыми днями она пряла и вскоре по селу поползли слушки: мол, девка — ведьма, и если спрядет что да на тебя наденет — тут же и подохнешь!