Деревянный хлеб - [2]

«Немцы много мин в Варшаве оставили, — рассказывал Витька. — Мы их с саперами разряжали. И я раскопал заряженный огнемет, сбоку проволочка, заденешь — как полыхнет горючей смесью на двадцать метров — одни угольки! Я проволочку перерезал, а вторую, дурак, не заметил! Вот и задело слегка».

«Врешь?!» — изумлялись ребята.

«Я же не говорю, что мне за это медаль дали, — усмехался Витька. — Не дали мне медаль, не дали. А говорите, вру…»

Но Саньке по секрету рассказал, что и почему. Русские мальчишки там делали взрыв-пакеты: насыплют пороху в газету, сомнут в шар, гвоздем дырку провертят, туда кусочек фосфора от зенитного патрона — и кидай. Как ахнет! И дыму!..

А учитель однажды их заметил, Витька сдуру и сунул взрыв-пакет за пазуху… Еле его потом загасили. «Думал, в клочья меня разнесет, — странно хвалился он. — Обошлось. Заряд слабый. В другой раз помощней сделаю!»

Второй Санькин друг, Юрка Куницынский, жил во дворе Алексеевского монастыря. «В склепе феодала», — как любил говорить книголюб Юрка. В самой настоящей «усыпальнице действительного тайного советника князя Н.Б. Григорьева». Там еще внятные следы от бронзовых букв остались. Семейство у этого князя было большое. Юркин отец, инвалид, когда пришел c фронта, два дня надгробные памятники выкорчевывал. Оставил только мраморного ангела в углу, с бронзовой надписью на плите постамента: «Спи спокойно». Раньше Юрка с мамой ютились в землянке, а отец забрал их и переселился в княжеский склеп, соорудил печку, сколотил топчаны, а стены и пол наглухо закрыл дощатыми щитами, кругом же сплошной мрамор. «Холодина, как в могиле! — ругался отец-столяр. — Зато на нас не капает».

В этом году, как и Сенька, Юрка перешел в четвертый класс. Он был круглым отличником. «Главное — знанья, — говорил он. — Я вот уже «Трех мушкетеров» прочитал, а их, слышал, в институте учат!..»

Юрка был помешан на книгах, даже в кино почти не ходил, деньги на них собирал. У него на полке уже четырнадцать книг: «Избранное» Г.Уэллса (очень интересная), «Зверобой» Ф.Купера (очень интересная), «Черная Индия» Жюля Верна (очень интересная), «Человек-амфибия» А.Беляева (очень интересная), «Гамлет» В.Шекспира (неинтересная), «Дети подземелья» В.Короленко («Это про меня», — говорил Юрка), «Робинзон Крузо» Д.Дефо (самая интересная) и еще какие-то совсем неинтересные… А «Трех мушкетеров» дал им почитать на одни сутки четырнадцатилетний «кровопивец» Колька Пожарин, тоже с первого этажа казармы. Дал на сутки за три рубля. Деньги Юрка, Санька и Витька собрали вместе и читали по очереди. Весь день. Санька и Витька не дошли до конца, а Юрка успел: ему книга еще и на ночь по жребию вышла. У Санькиной мамы в библиотеке были сотни книг, но этой… Там вообще одни скучные взрослые книги. А уж Александр Дюма и не снился. Редкость!

У Саньки дома тоже было много книг: двадцать шесть и брошюры. Но это мамины книги, научные, а хороших только три: «Таинственный остров» Жюля Верна в трех томах (очень, очень интересная).

На книжках Санька с Юркой и подружился, а потом подружил и Витьку с Юркой. Услышав фамилию Куницынский, Коршун с уважением сказал:

— Польская. Может, ты поляк?

— Нет, я русский, — обиделся Юрка и на всякий случай добавил: — Чистокровный.

— Чистокровными только лошади бывают и псы, — заметил Витька. — Верно, родом из поляков, но только об этом не знаешь.

— И отец не знает? — вспылил Юрка.

— И отец, — настаивал Витька. — Из глубины веков пришло… А ты не злись, поляки тоже с фрицами здорово воевали. С саблей против танков!

Подружились с Юркой на книжках и из-за них же чуть не поссорились. Нехорошо вышло.

Стоял тогда Санька на обжигающем куске льда среди других таких же мучеников. Он стискивал зубы, кривясь, и старался не поднимать пальцы ног, потому что болельщики ложились на землю и пристально следили: нет ли зазора между подошвами и льдом, вдруг кто-то жилит, держась только на пятках.

Возле базара в длинном приземистом доме размещалась артель инвалидов, которая делала, кажется, ячменную брагу. С огороженного двора всегда тянуло резким запахом брожения. Сквозь щели в заборе был виден цементный бассейн, заполненный жомом — густой коричневой кашей отходов. Она дышала и пузырилась. Пригородные совхозы присылали сюда телеги с огромными железными корытами за жомом для свиней. А еще сюда постоянно приходила летом полуторка городского холодильника с увесистыми ледяными глыбами: отжатый из распаренного ячменя сок необходимо охлаждать. После разгрузки машин у ворот оставались небольшие, истекающие прохладой куски льда. Пацаны становились на них босиком: кто дольше всех простоит, тот победитель — самый стойкий, самый выносливый. Так, казалось бы, из ничего и возникали послевоенные игры мальчишек.

Стоял вот так, терпел Санька как на раскаленной сковородке.

Один соперник не выдержал, сошел. Затем — другой.

Над ними смеются. Они что-то доказывают. Кто-то, оправдываясь, показывает всем царапинку на подошве.

Сверху припекает солнце, снизу — лед. Нет, не выдержать, никак больше не выдержать. Не победить Саньке еще трех очумело застывших напротив мальчишек. Летом все пацаны ходили босиком, а эти, наверно, и зимой босые шлялись! Если б сейчас был конец каникул, а не начало, он бы им доказал — к осени подошвы становятся задубелыми, твердыми, как дерево. Жаль, правда, что не у него одного. Сколько ж можно терпеть! Досчитаю до пяти — и все! Один, два, три…