Деревянные пятачки - [7]

— Да не лезу, только другой раз ты ровно как глупый.

— Это тебе кажется, а на самом-то деле счастливый я. Вот как пишут про любовь или в кино показывают, вот такой я и есть. И вот что тебе еще скажу: ты ее особо по дому не заставляй. Чего надо, я все сам сделаю. А обед ты сготовишь.

— А она, что ж, как барыня будет сидеть?

— Как барыня. Чего захочет, сама сделает. По дому-то прибирает? Больше порядка-то стало?

— Да и у меня не было грязно.

— Не было, а при ней лучше.

— Конечно, мать завсегда хуже жены. Спасибо и на этом.

— Я разве тебя обижаю?

— А как же? Я к тебе с добром, а ты винишь меня. Или я худа тебе желаю?

— А по совести, так и худа. Зачем же мне ее любить меньше, если я от нее глаз оторвать не могу? И ты брось, маманя, не то осерчаю на тебя.

— Серчай, если совести нет.

Мать начинала плакать, сморкаться в передник, отчего Василий приходил в еще большее раздражение, не понимая, чего матери от него надо. Чем ей не хороша Валентина? И ночью, в жаркой тесноте одеяла, чувствуя Валентину всем своим телом, говорил ей, чтоб она не особо старалась по дому, хватит и его с матерью, а ей достанет дела и в конторе, чтоб берегла свою красоту.

— Ты погляди на баб-то наших, другой и тридцати нет, а с лица уже ничего не возьмешь. Ветром, да солнцем, да морозом так задубит, что и за сорок примешь. Словом, береги свою красоту, а я все и за тебя и за себя по дому сделаю.

И делал. И так споро и легко, что, казалось, и дрова сами собой ложились в длинные поленницы, и огород сам разделывался на аккуратные гряды, и порядок во всем и повсюду был на дворе.

И вдруг все рухнуло. По совхозу прошел слух, что Валентина спуталась с агрономом Нечаевым, веселым, рослым мужиком. Об этом Василию сказал его напарник, тракторист Семка Гуляев, барахолистый парень.

— Чего ты сказал? — будто бы и не придав значения Семкиным словам, спросил Василий.

— Да вот чего болтают, то и сказал.

— А ты, что ж, поверил, чего болтают?

— А хрен его знает, я так, по-дружески тебе сообщил.

— По-дружески? Это про Валентину-то? — и тут же кулаком свалил Семку наземь, и не успел Семка вскочить, как Василий сшиб его ногой и пригрозил, что убьет, если еще когда Семка позволит себе такое про Валентину.

— Гад ты этакий!

Он отработал на пахоте весь положенный ему день старательно, без огрехов, но не было той минуты, чтоб не думал о Семке, о том, что какая-то гадина пустила грязный слух, а Семка, дурак, несет его, и что надо непременно узнать, кто пустил эту грязь, и как следует рассчитаться. С этой мыслью он покинул полевой стан и шел по поселку домой, враждебно присматриваясь ко встречным, в каждом подозревая того самого, кто пустил грязный слух.

Дома была только мать.

— Валя-то где? — спросил он, умываясь.

— На работе, верно, теперь с севом-то она, как и ты, допоздна пропадает.

— Да? — Василий искоса поглядел на мать, не утаивает ли чего, может и сама подозревает неладное. Но на старом лице со скорбно поджатыми губами ничего не увидал.

— Будешь ужинать?

— Давай... Впрочем, схожу к конторе, встречу ее. А то и потороплю, чтоб кончала. Чего не жалеет себя...

И пошел.

В конторе ее не было. Это его неприятно удивило. Он постоял в раздумье некоторое время и направился к клубу — может, там она? Но и в клубе ее не было.

— Чего мотаешься? — спросил Кухлин, тракторист из соседней бригады, вместе на курсах учились.

Василий не ответил, только взглянул на него и неожиданно в его глазах уловил усмешку, и от этого стало тревожно.

«Где же она может быть?» — подумал он, оглядываясь по сторонам — на дома, в конец улицы, на шоссе, ведущее в райцентр. «А поди-ка она дома!» — решил он и поспешно пошагал обратно. Но дома ее все еще не было.

— Где она может быть-то? — срывающимся голосом спросил он у матери.

— Откуда я знаю, — сухо ответила она, и он понял: что-то знает.

— Маманя, где она?

Тогда мать заплакала. Села на постель и уткнула лицо в ладони.

— Чего ты? Чего случилось-то? — закричал Василий. — Говори все, чего знаешь!

— Ничего я не знаю...

— Врешь! Вижу, знаешь. Говори! — Он отнял ее руки от лица и заставил посмотреть ему в глаза, и тогда мать открылась.

— Ой, Вася, только ты один и не знаешь, а все уж говорят, что она с Нечаем путается. Дома-то у Нечая каждый день ругань.

— Может, брешут? — потерянно спросил Василий.

— Нет, сынок, нет... Уж я и сама с ней говорила. Чего ж ты, говорю, срамишь Васю-то? Чем он тебе не люб? А она говорит — не лезь не в свое дело. Да как же, говорю, не в свое? Ведь он сын мой, страдать будет!.. Стерва она, Васенька, как есть плохая...

— Понятно... Тогда, значит, так... Все ясно, — в раздумье произнес Василий, оцепенело постоял и вышел. — Куда ты? — запоздало крикнула мать.

Он не ответил.

В доме было тихо еще часа два. Потом пришла Валентина. От нее тяжко пахло табаком, — это мать сразу почувствовала, отвыкла от его духа. Продымленной явилась невестка.

— Где была? — недружелюбно спросила мать.

— Где надо. А что, никак Василий с бригады приехал?

— Приехал.

— Где же он?

— Тебя пошел искать, — ответила мать и заплакала. — За что ты его так-то...

— Пошел искать? Чего меня искать? Не иголка. Делать ему, что ли, больше нечего? Или напела чего?