Деревянные облака - [15]

Другой племянник, Саркис, в гостиной жевал сырные палочки. Рядом сидела Кнарик. Она кивнула мне, поднялась и пошла наверх. «Что-то случилось», – подумал я, идя следом.

Наверху она села на подоконник, вздохнула и сказала: – Саркис не попал в третий разряд. С математикой плохо.

– Он же прекрасно сдавал все тесты! – удивился я.

– Да… его даже похвалили, но реакции замедленные. Сказали, в старших классах переаттестуют. Только не верю я.

– Ну, четвертый разряд тоже неплохо. Я учился в четвертом разряде и, как видишь, ничего.

Сама она училась в школе третьего разряда и была гордостью семьи. Ей прочили блестящее будущее, и она с блеском оправдывала ожидания. Сейчас она ведущий специалист сектора, мать уверяет, что через пять-шесть лет она станет координатором отрасли, если не будет торопиться с третьим ребенком.

Хоть меня и помотало по школам, в своем разряде я сидел плотно. В высшие разряды не тянулся, а низших не боялся. Слабо представлял, что делается в других разрядах: круг общения замыкался на свою классную компанию, а до остальных и дела нет! Школьные городки так хитро разбросаны по всем управительствам, что разряды редко пересекаются, разве что случайно во время каникул. А в старших классах мы уже понимали, что каждому – свое место, иначе начнется некомпетентная чехарда и вселенский микст, да такой, что за сто лет не разгребешь!

Находились и любители транспьютерных розыгрышей. В старших классах у девочек считалось хорошим тоном завязывать трансконтакт, обмениваться посланиями, а потом гадать, кто с кем контачит. Ну а мы, младшеклассники, резвились и мешали старшим. Я, помнится, составил несколько роскошных смерш-программ, а однажды случайно вывел из строя школьный транс на сутки.

Учитель тогда настойчиво выпытывал, давно ли я увлекаюсь деструктивным программированием и не состою ли в движении «2+2». Я не понял, что он имел в виду, и он оставил меня в покое.

Много лет спустя я узнал, что Совет Попечителей тогда весьма был обеспокоен антисетевыми увлечениями среди младших разрядов. Вскоре это рассосалось, в низших разрядах просто сняли обязательные курсы по транспьютерике и оставили только факультативы. И те, кому трансы были не по душе или не по способностям, перестали комплексовать.

Досада Кнарик была не из-за того, что Саркис попал в четвертый разряд, в «золотую норму», а то, что туда попал именно ее сын.

Римма, например, ходила в школу пятого разряда и ущербной себя не чувствовала. Мать пыталась в свое время устроить ей переаттестацию, но Римму невозможно убедить в чем-либо, если она упрется. В те годы она часто прилетала в Прагу. Однажды, гуляя по Карлову мосту, я затеял разговор о будущем. Ее не огорчало, что высшие курсы практически недоступны. «Кашляла я на курсы», – заявила она, а на мою тираду о смысле жизни ответила, что все эти разговорчики есть толчение воды в ступе и ловля ветра в кармане, а смысл ее жизни в том, чтобы через три года выйти замуж за одноклассника Баграта и родить столько детей, сколько разрешат. Так оно и вышло.

Бабушка позвала к столу. Отец молча хлопнул меня по плечу и сел за стол. Потом я и Кнарик. Саркиса бабушка отослала в детскую, она не любила, когда дети сидели за столом со взрослыми.

После обеда мы с отцом вышли в сад. Я заметил, что у большой яблони врыта новая скамейка с резной спинкой. Отец в свободное время немного резал по дереву. Правда, свободного времени у него было всегда мало. Иногда, по праздникам и воскресеньям, он вдруг доставал инструмент, выбирал на чердаке сухую деревяшку и корпел над ней с утра до вечера. И никогда не успевал довести до конца. Я любил смотреть, как он работает, как вьется тонкая стружка, но и у меня было много забот, я так и не научился резать по дереву.

– Вчера тебя искала Валентина. Два раза на связь выходила. В городе не застала.

– Ага-а, – протянул я, садясь рядом. – Ну, как она там?

– Ты меня спрашиваешь? – кротко удивился отец.

– Э-э… – замялся я, – давно не видел, все дела…

Отец нагнулся, подобрал с земли щепку, повертел в руке. Я смотрел на его не очень гладко выбритый подбородок, сетку морщин у глаз и седые виски. В каждый приезд я приглядываюсь к нему.

Стареет отец. Если раньше месяц или год для меня пролетали незамеченными, то сейчас начал замечать движение времени.

– Вы бы решили, как дальше жить будете, – сказал он.

Я пожал плечами, что было не очень тактично.

Много я мог ему сказать, но не хотел. Не получилось у нас с Валентиной и не получится уже теперь. После визита Прокеша на Марс я проработал там еще два года. Характер Валентины менялся, все реже и реже я видел ее веселой, она болезненно воспринимала любое замечание в свой адрес. Ссор и скандалов не было, она наглухо замыкалась. Общение сводилось к односложным ответам.

Но первый большой разговор у нас состоялся только через год после отлета Прокеша.

К этому времени монтажников снова вернули на стройку. А на меня вдруг навалилась усталость. Она сидела во мне и лениво шевелила пальчиками. Ничего не хотелось делать. Ходил на работу, ел, спал.

Словно из бумаги вырезанный, плоский, скучный, к стеклу приплюснутый. Сказал об этом как-то Валентине, а в ответ услышал, что все мы усталые. Потом добавила, что «все вы запутались» и теперь «тупо перевариваете пищу». И что давно она не видела в людях энтузиазма, все спокойные и рассудительные до отвращения, словно релаксатор промыл нам мозги. На это я спокойно и рассудительно возразил, что специалистам энтузиазм противопоказан. Кроме, разумеется, мотиваторов, этих профессиональных энтузиастов. Неспециалисту энтузиазм уместен в личных делах, а то, скажем, придешь ты ко мне на площадку и с ходу поведешь десятка два манипуляторов на третьем ярусе – метрах в двухстах от поверхности. Или я ввалюсь к тебе на урок, отодвину в сторону и начну излагать ученикам свои соображения о всяких там скифах. Валентина за скифов обиделась – еще одна причина для долгого молчания.