Деревянные четки - [81]

Когда в воскресенье после окончания богослужения мы выходили из часовни, я шепнула Йоасе, продолжавшей стоять на коленях и самозабвенно перебирать четки:

– Кончай, а то твой завтрак пропадет.

Йоася вскочила с места, но, встретив внимательный взгляд матушки-настоятельницы, поспешно вновь опустилась на колени, набожно закинула голову назад и сложила руки перед подбородком. Губы ее начали усердно шептать молитву. Шедшая за мной Гелька нарочно захлопнула ее молитвенник и, наклонившись к ней, предупредила:

– Зоська возьмет твою порцию.

Йоася взглянула на Гельку с испугом. Хотела подняться с коленей, но ее удержал на месте пристальный взгляд следившей за нею сестры Алоизы. Все хоровые сестры из-под своих опущенных велонов украдкой присматривались к Йоасе. И Йоася, прикованная к месту их сверлящими взглядами, оставалась в часовне.

А час спустя она хныкала возле дверей в кухню:

– Сестра Романа, девчата съели мой завтрак…

Из трапезной вышла сестра Модеста. С завистью мы наблюдали за тем, как Йоася брала из ее рук стакан киселя и несколько сухариков.

– Потерю завтрака считай своим пожертвованием господу богу, – ласково сказала ей сестра Модеста. – Христос охотно принимает от нас такие маленькие жертвы. Святая Тереза, питаясь салатом, всегда большую часть его жертвовала святому чаду.[128]

– Тогда я жертвую свой кисель святому Франциску, – бухнула вдруг Йоася, искоса взглянув в нашу сторону.

Мы смотрели, как она, держа стакан обеими руками, с жадностью уплетает кисель за обе щеки, и ненавидели ее всё больше и больше. Сестра Модеста, не спуская глаз с Йоаси, перешептывалась о чем-то с сестрой Романой.

– Пойдемте отсюда, а Йоася и святой Франциск пусть спокойно допивают свой киселек! – И Гелька, засмеявшись побежала в столовую, увлекая нас за собой.

После обеда сестра Модеста холодно сказала:

– Гелька в наказание будет лишена сегодня рекреации, – и, направляясь уже к дверям, она добавила сердечным тоном, обращаясь к Йоасе: – Возьми, Йоася, плащик. Вместе со мною пойдешь на вечерню к отцам-иезуитам…

Когда Йоася укладывалась спать, из-под одеял раздавались голоса:

– Возьми, Йоася, плащик!

– Йоася, может, хочешь кисельку?

– А как святой Франциск – отблагодарил он тебя за сухарики? – И прочее в том же духе.

Йоася расплакалась. Но ни одна из девушек не подошла к ней, не заговорила с нею. По молчаливому сговору, она была лишена и той небольшой радости, с которой мы, несмотря на бдительное око монахинь, иногда приходили друг к другу и которая несколько сглаживала наши приютские невзгоды. Радостью этой была моральная поддержка друг друга.

Хорошо понимая, что именно она потеряла, чего лишилась, Йоася выплакивала в соломенную подушку всю свою обиду и печаль. Она рыдала так громко и так жалобно, что Гелька, не в силах больше слушать это, подняла голову с подушки и сказала со злостью:

– Чего рычишь? Кончи завтра выдуриваться, тогда простим.

– Хо… хо… хорошо.

Однако на другой день к ней снова спустилось с неба божественное призвание, и всё осталось по-прежнему.

Видя, что сестра Модеста, как и накануне, продолжает внимательно наблюдать за нею, Йоася после общей молитвы снова осталась на коленях молиться в часовне. Она прижала руки к груди, вознесла очи к небу и, забыв о завтраке, провела в молитве минут двадцать. В тот же день сестра Модеста освободила ее от обязанности убирать монастырский двор.

– Будешь присматривать за пеларгонией[129] на окнах и в тех горшках, что на веранде, – сказала она ей.

– Эту Йоаську надо отлупить, – решительно заявила Гелька. – Мы трудимся, как волы, а она, видите ли, будет обтирать листочки на пеларгониях. Сегодня сестра Модеста снова вынесла ей что-то съедобное из трапезной.

– Изобьем ее, – поддержала я Гельку.

– Когда? – заинтересовалась Зоська.

– А тебе какое дело? Ты ведь сама донесла хоровым сестрам о божественном призвании Йоаськи. С этого все и началось.

Сидя в одних рубашках, свесив с коек голые ноги, мы с нетерпением поджидали в спальне Йоаську. Но вместо нее появилась сестра Модеста.

– Спать, спать, девчата! Почему сидите?

– А где Йоаська?

– Осталась в часовне молиться.

– За кого?

– У сестры Дороты болят зубы. Йоася молится за нее.

В понуром молчании мы укладывались спать.

Рано утром сестра Модеста, раздав несколько тумаков малышам, не желавшим вылезать из-под одеял и громко хныкавшим, заботливо склонилась над Йоаськой, которая блаженно нежилась в постели:

– Йоася, у сестры Дороты перестали болеть зубы…

При этом лицо монахини светилось радостью и вдохновением. Она поправила одеяло на ногах громко позевывающей Йоаси, потом выпрямилась и взволнованным голосом запела утреннюю молитву: "Утреннюет бо дух мой ко храму святому твоему…"

Вынося из кухни ведра золы, я с жадностью ловила каждое слово нашей опекунши, которая беседовала со старой сестрой Романой, а та согласно кивала ей головой:

– …Бог мог высмотреть себе… Такая маленькая девчушка… Сколько есть подобных случаев… Возьмем хотя бы Бернадетту…[130] А Йоася ведь значительно религиознее ее…

В этот же день Йоася, вместо того, чтобы вместе с нами колоть дрова, молилась в часовне за здоровье сестры Романы, которую донимал чирий. Правда, чирий, к которому всё время прикладывались компрессы, вскоре лопнул без чьей-либо помощи, но тем не менее Йоася всё же получила от сестры Романы стакан сливового компота и кусочек материи, потертой о кость святой Кинги. А матушка-настоятельница, до которой уже дошли слухи о благотворном действии Йоаськиных молитв, вручила ей несколько святых образков.