Дерево - [2]

В восточной части графства жил идиот, который бродил по округе, прося подаяния. Он просил хлеба то на ферме, то в доме вдовы. Приходской священник отдал ему костюм, и тот болтался на его голодных ребрах и плечах, развеваясь на ветру, когда он тащился по полям. Но глаза у него были раскрыты так широко, а шея – так не тронута деревенской грязью, что никто не отказывал ему в просьбах. И когда он просил воды, ему давали молока.

– Ты откуда?

– С востока, – говорил он.

Так что они понимали, что это идиот, и давали ему поесть за то, что он вычистит двор.

Когда он с граблями склонялся над кучей навоза и потоптанного зерна, он слышал, как в его сердце раздается голос. Запустив руку в сено, предназначенное для скота, он ловил мышь и, погладив ее по мордочке рукой, отпускал.

Весь день мысль о дереве не покидала ребенка; всю ночь оно стояло в его снах, как стояла звезда над своей поляной. Как-то утром, примерно в середине декабря, когда вокруг дома проносился ветер с самых дальних холмов и снег темных часов не сходил с лужаек и крыш, он побежал к хижине садовника. Садовник занимался починкой найденных им грабель. Не говоря ни слова, ребенок сел у его ног на ящик с семенами и стал смотреть, как он связывает зубья проволокой, понимая, что так их все равно не удержишь. Он посмотрел на башмаки садовника, мокрые от снега, на заплаты на коленях его брюк, на незастегнутые пуговицы его пиджака, на складки живота под его фланелевой рубашкой в заплатах. Он посмотрел на его руки, трудившиеся над золотыми узлами проволоки, – это были твердые, загорелые руки, с пятнами грязи под поломанными ногтями и пятнами от табака на кончиках пальцев. Пока он снова и снова связывал железные зубья, хотя и понимал, что они сидят непрочно, трясутся на ручке и соскакивают, черты лица садовника приняли решительное выражение. Ребенок испугался силы старика, его грязи, но, глядя на его длинную, густую бороду, без всяких пятен, белую, как руно, он вскоре успокоился. Борода была бородой апостола.

– Я помолился дереву, – сказал ребенок.

– Всегда молись дереву, – сказал садовник, подумав о Голгофе и рае.

– Я молюсь дереву каждую ночь.

– Молись дереву. Проволока лопнула.

Поверх оранжерейных цветов ребенок показывал на дерево, единственное из деревьев в саду, на котором не было ни одной снежинки.

– Бузина, – сказал садовник, но ребенок, поднявшись с ящика, закричал так громко, что неисправные грабли с грохотом полетели на пол.

– Первое дерево. Первое дерево, про какое ты мне рассказывал. Вначале было дерево, сказал ты. Я слышал, – кричал ребенок.

– Бузина, не хуже других, – сказал садовник, понижая голос, чтобы позабавить ребенка.

– Самое первое из всех, – сказал ребенок шепотом.

Вновь успокоенный голосом садовника, он улыбнулся через окно дереву, и вновь проволока обвилась вокруг поломанных зубьев грабель.

– Бог растет в странных деревьях, – сказал старик. – Его деревья находят отдохновение в странных местах.

Пока он вел рассказ о двенадцати остановках на крестном пути, дерево ветвями приветствовало ребенка. Голос апостола поднимался из глубин просмоленных легких.

И они вознесли его на дерево, и пронзили ему гвоздями живот и ноги.

Ствол бузины заливала кровь полуденного солнца, окрашивая кору.

Идиот стоял на холмах Джарвиса, глядя вниз на безукоризненную долину, с вод и трав которой поднимались и разлетались утренние туманы. Он видел, как испаряется роса, как глядятся в ручей коровы и темные тучи улетают, заслышав гимн солнцу. Солнце ходило по краю блеклого, водянистого неба, точно леденец по поверхности воды в стакане. Он изголодался по свету, когда на его губы упали первые капли почти невидимого дождя; он надергал травы и, пожевав ее, ощутил на языке зеленый вкус. Так что во рту у него разливался свет; свет звучал и в его ушах, и вся долина с таким чудным названием была владением света. Он знал про холмы Джарвиса; их гряда возвышалась над косогорами графства и была видна на много миль вокруг, но никто не говорил ему про долину, лежащую у подножия холмов.

– Вифлеем, – сказал идиот, обращаясь к долине, перекатывая звуки слова и сообщая ему все великолепие валлийского утра. Он братался с окружающим его миром, пригубляя воздух, как пригубляет свет, соединяясь с ним, новорожденное дитя. Восходя испарениями от всего этого обилия трав и деревьев и длинного рукава реки, жизнь долины вливала в него новую кровь. Ночь иссушила жилы идиота, рассвет в долине наполнил их вновь.

– Вифлеем, – сказал идиот, обращаясь к долине.

У садовника не было для ребенка подарка, так что он вытащил из кармана ключ и сказал:

– Это ключ от башни. В сочельник я открою тебе ту дверь.

До наступления темноты они с ребенком поднялись по лестнице на башню, ключ повернулся в замке, и дверь, точно крышка тайного ларца, открылась и впустила их. Комната была пуста.

– А где секреты? – спросил ребенок, пристально вглядываясь в обросшие пылью балки и паучьи углы, в свинцовые переплеты окна.

– Хватит и того, что я дал тебе ключ, – сказал садовник, считавший, что у него в кармане вместе с перьями птиц и семенами цветов хранится ключ от вселенной.