Дерево Ханой - [13]

— Спасибо, пап, а теперь поехали домой!

Он отстранился от меня.

— Поговорим об этом потом. Пока ты погостишь у бабушки. Я перевезу туда все, что тебе может понадобиться.

— Чего? Пап, почему мне нельзя поехать домой?

Он отвел глаза.

— Твоя мать и я… у нас очень много работы. — И он включил мотор.

* * *

Да, работы у них хватало! Совещания с их коллегами-фрухами, потом с членами администрации фрухов. Правительство в Катманду тоже пожелало участвовать. Комитет наконец-то получил необходимую поддержку… после того, как самая важная часть работы была сделана.

Папа прислал мне весточку. Йиналу жив и рассказал остальным фрухам, что произошло. А до того они не совсем верили моему рассказу. Теперь они прислали то, что папа назвал «признанием». На здоровье!

Я все время просил, чтобы мне позволили повидаться с Йиналу, но пару недель я «не стоял на повестке дня». Вы не поверите, как меня встретили ребята в школе — ну прямо как героя. Все набивались ко мне в друзья, даже Луис. Да только я в таких друзьях не нуждаюсь. У меня ведь уже есть настоящий друг.

* * *

Когда наконец это случилось, я почти пожалел: сплошь люди, которые снимают меня для новостей, и политики, которые норовят попасть в кадр. Фрухи, когда встретили нас, выглядели так, словно начали заново обдумывать то, что уже обдумали.

Йиналу все еще не вставал с постели; к нему вместо регенераторов были подключены всякие трубочки. Я позировал рядом с ним, разговаривал по-нашему и на киттмантеле, как мне велели. Стоило мне попытаться сказать что-нибудь не по сценарию, как кто-нибудь сразу задавал бессмысленный вопрос.

Посетители наконец угомонились, но только потому, что всех начали выпроваживать.

— Я останусь, — сказал я руководителю нашей группы. — Я хочу поговорить с Йиналу наедине.

— Кеван, ты же увиделся с ним, как мы и обещали. А теперь…

— Только вдвоем. — Я обернулся к фрухе рядом и сказал ей то же самое очень-очень спокойно. Руководитель попросил кого-то перевести, но фруха уже уводила всех за дверь, сама вышла последней, а я остался.

Йиналу похудел, побледнел и выглядел очень хрупким.

— Ты уж меня прости, — сказал я, подходя к его кровати. — Я пытался тебя ухватить, но не успел.

— Я заставил себя полезть, а не ты. Без тебя я был бы мертвым.

— Без меня ты бы вообще на дерево не полез. Это моя вина.

— Нет. Это твоя заслуга. Я рад, что научился лазить по деревьям. Я рад, что знаю тебя.

У меня задрожал подбородок.

— Ты мог бы сказать мне, Йиналу. Про то, что ваши взрослые думали о нас. Я бы не разозлился, честное слово.

Рот у него сжался.

— Это было бы больно… — он кудахтнул, — как упасть с дерева. Но мне следовало сказать тебе. Ведь ты… это ты.

Он взял мои руки, и на этот раз я вытерпел все мурашки.

— А ты не повыдергиваешь эти трубки? Не сделаешь себе плохо?

Рот у него растянулся.

— За мной тут ухаживают, как за младенцем.

— Угу. Понимаю.

Здоровой рукой он притянул меня к себе, прижал ладонь к моему затылку, и мы оставались так долгое время.

Я обещал, что увижусь с ним очень скоро. Попросил Йиналу прийти на наше место в лесу, как только он выздоровеет.

Через несколько недель я попросил папу узнать, выписали его из больницы или еще нет.

К этому времени я вернулся домой. Мама стала какой-то спокойной, вялой. В ее рабочей комнате все было в беспорядке. Я словно попал в другой дом.

Папа долгое время мне ничего не отвечал. Но я не отставал от него, и в конце концов он сказал, что не уверен, придет ли Йиналу повидать меня.

— Нет-нет, он не умер, — успокоил меня папа. — Просто произошли некоторые перемены.

— Он мой друг. И никакие перемены меня не интересуют.

— Понятно. И тем не менее они очень важны.

Когда прошли недели, а он так и не появился на нашем месте, я больше разозлился, чем огорчился. И даже винил папу, пока не стало ясно, что к исчезновению Йиналу он никакого отношения не имеет.

И тут пошли всякие слухи. Дескать, фрухи отправили его со всей семьей в другой город вдали от Непалганджа. Он «очеловечился», говорили люди, а это противоестественно. Хуже того: некоторые утверждали, что перемена в нем была вполне естественной.

У фрухов ребенок по достижении подросткового возраста перестает быть бесполым. Любители сплетен судачили, что выбор пола зависит от самого ребенка, и Йиналу сделал себя Йинали — девушкой.

Я им не верил. Я начал драться с одноклассниками, которые меня дразнили, я даже спорил со взрослыми. Пусть говорят, что хотят, про еще один нервный кружок, который, как выяснилось, расположен на затылке. Они не понимают: Йиналу мой друг. Вот и все. Для чего-нибудь другого я еще слишком мал — мне же теперь всего двадцать два года. Они до того себя задурили, что просто не могут понять.

Когда придет весна, я буду ждать у дерева ханой. И Йиналу придет… или Йинала: если он переменится, так в мальчика.

Или пусть даже Йинали. Это неважно. Она же все равно мой друг.

---

© Shane Tourtellotte, "The Hanoi Tree", 2000.

Журнал "Если", N 5, 2001

Перевела с английского Ирина ГУРОВА

Первая публикация в журнале "Analog Science Fiction and Fact", July-August 2000[2]