Дерево даёт плоды - [26]

Он пожал мне руку и вернулся к прерванному разговору. Я еще некоторое время постоял у окна, втягивая в легкие бодрящий воздух, украдкой наблюдая за собравшимися и прислушиваясь к монотонному гомону. К счастью, обо мне забыли, я мог побыть один, однако одиночество это отнюдь не радовало. Я осознавал свою сопричастность с жизнью этих людей и что прошлое, от которого хотел отказаться, сильнее меня. Сегодня я не старался защищаться от него, хоть и мог сказать, что все выглядело совершенно иначе и определялось стечением обстоятельств, а не сознательными действиями — как в деле с «Юзефом», так и с Шимоном и Лясовским. Кого я тогда спасал, как не себя самого! Кого сохранял, как не самого себя!

Мы возвращались домой вместе с Терезой, обмениваясь впечатлениями, я оценивал всех участников торжества, учился мне неведомому партийному языку.

— Ты знаешь, я убеждена, что Кароль скоро вернется. Столько довелось повидать необыкновенного, что уже нет и тени сомнения. Кароля тогда, конечно, арестовали, возможно, с фальшивыми документами, поэтому и не пришли к нам домой, а его вывезли. Об одном жалею, что сегодня его не было.

Дворник ждал нас в подъезде.

— Вы уже знаете? Забрали жильцов с третьего этажа, обоих, только что уехали. Товару выгребли на целое состояние. Людям есть нечего, а такие, кто бы подумал, на жратве сидят. Одного сахару было три мешка.

Лясовский поторопился. Когда он это успел? Я боялся взглянуть дворнику в глаза, чтобы тот не догадался, что я виновник ареста. Хоть я и ничего не сказал Терезе о беседе с Лясовским, та все же о чем‑то догадывалась, ибо уже в квартире заметила как бы про себя:

— Человек обязан принимать трудные решения, хоть это порой и неприятно. А он действительно, как ты говорил, радовался, что наших бьют?

— Да, Тереза.

— Жаль только, что в эту историю замешана бабенка. Это портит дело. Что бы приготовить на ужин? Оладьи на постном масле хочешь?

Я не любил растительного масла, от него меня мутило, но есть оладьи согласился. Я согласился бы на все, как человек, осознающий свою вину и стремящийся предотвратить какой бы то ни было разговор о ней.

Ночью я попытался взяться за работу, но сломались лучшие кусачки, затем вскоре погас свет во всем квартале. Я зажег свечу, тени проволочных скелетов причудливо преломились на сводчатом потолке. Пошел дождь. «Пора уже подумать о зиме, — решил я. — Купить угля, отремонтировать печку. Но все равно на чердаке будет холодно. А если вернется Кароль?»

Я обосновался здесь, ке думая о хозяине комнатушки, как устраивался всюду в минувшие годы, в первые же дни сооружая себе логово, создавая хитроумные тайники, где можно было спрятать хлеб и нож, и вычищая отведенный мне угол или нору.

Я был убежден, что предал именно Кароль; меня устраивало, что его нет, что он не возвращается, я не желал ни его возвращения, ни выяснения сути дела, ни возмездия, хотя, если соответствовало правде то, что он был предателем, я, по крайней мере, узнал бы виновника всех моих до чего же бессмысленных страданий.

Похолодало. Я открыл дверцу печурки, сунул туда письма Катажины, альбомы, обрезки картона и поджег. Полыхнуло багровое пламя, одарив минутным теплом, затрещало железо, но вскоре все смолкло, только комары пищали в комнатушке. Я старательно постелил койку и лег, не гася свечи, словно кого‑то ждал. Но в доме царила сонная тишина. Впервые мне стало не по себе, докучала эта тишина и спокойствие, и я даже раздумывал, не спуститься ли к Терезе, но жаль было будить ее, ведь она вставала в шесть часов и наверняка была утомлена торжествами. Вдруг почудилось, что кто‑то поднимается по лестнице на чердак, останавливается у дверей и запирает их снаружи на замок. Я вскочил с койки и бросился проверять. Никого не было, замок висел на своем месте.

V

Я преуспел благодаря Шимону, который самолично подыскал квартиру для меня и Терезы, очевидно, сочтя, что Лютаки не должны ютиться в пригороде, а может и получив такое распоряжение после недавнего торжества. Признаться, я радовался этой перемене в отличие от Терезы, которая с сожалением покидала старое пепелище, где провела тридцать лет жизни. Я радовался, ибо с некоторых пор комнатушка на чердаке казалась мне призрачной.

Новую квартиру нам дали в вилле у подножия Сальваторской горы, а самое главное — она была полностью обставлена, так как ее реквизировали у бывшего агента гестапо. Тереза заняла комнату с кух ней, — я — вторую, отдельную. Ей пришлось взять на несколько дней отпуск, чтобы переставить мебель, порадоваться полным ящикам комода и содержимым буфета, прибраться и составить полный реестр имущества и выдать расписку в его получении.

Однако перемена была настолько внезапной и разительной, что мы не могли привыкнуть к новой обстановке и долго чувствовали себя точно в гостях у людей, уехавших в отпуск или путешествие. Мы натыкались на мебель, боялись повредить ее, поцарапать, сдували мельчайшие пылинки, вытирали каждую каплю воды на паркете, когда же Тереза принесла из сада цветы, то поставили их на окне в кухне, чтобы не испортить полировку стола. Первую ночь мы не спали, несмотря на удобные кушетки и крахмальные простыни. Тереза непрерывно находила себе какую-нибудь работу то в ванной, то в кухне, и я подозревал, что ее немного тревожит никель, эмаль, паркет, кафель и белый холодильник марки «Юнкере».