Дерево даёт плоды - [25]

— Значит, кроме Кароля, никто не знал, где вы намеревались скрываться?

— Никто.

— Тогда я не понимаю, откуда они об этом узнали. Предположим, что они шли по следу, следили за вами, но в таком случае нагрянули бы в первый же день и наверняка не дали бы вам безнаказанно покинуть дом.

— Конечно. Знали об этом четверо: Кароль, я, вы и ваша жена, но возможно, что кто‑нибудь из этой четверки проболтался кому‑то еще. Кароля нет, никто не знает, что с ним, значит, этого, пожалуй, уже не выяснишь. Но если он не сказал даже матери, кому мог сказать? Кроме того, он не знал, кто я, мог лишь догадываться. Ну, ладно, главное, что мы живы, А как ваша жена?

Я не ответил. «Юзеф» не настаивал. К нему обратился кто‑то сидевший напротив, и разговор прервался.

— Я пью за здоровье Романа Лютака, — сказал Шимон Хольцер, вставая и поднимая баночку из‑под горчицы.

— Товарищи, silence, я хочу сказать, что именно ему обязан жизнью. А почему я уцелел только благодаря ему? Потому, что Роман Лютак помог мне бежать, взял в свою команду, дал возможность уйти и спрятаться, отвлек стражников. Да здравствует Роман Лютак!

Мне пришлось подняться, так как все встали и затянули «Сто лет». После тоста и здравицы все бросились меня целовать и обнимать, даже официальные лица поддались порыву всеобщей сердечности.

— Скажи, — советовала Тереза. — Они ждут, чтобы ты что‑нибудь сказал.

— Я вижу, товарищи, что тут немало спасенных Романом Лютаком, ведь и я принадлежу к ним, — проговорил «Юзеф».

— И я! — крикнул кто‑то от дверей, протискиваясь сквозь толпу рабочих.

Я не знал этого человека, во всяком случае, не узнал. Невероятность ситуации вызвала подозрения, на лицах появились улыбки. Но незнакомец, подойдя к столу, твердо повторил, что обязан мне жизнью.

— Товарищ Лясовский, — тихо бросил кто‑то. — Вы что?

Значит, он тоже Оттуда. Припомнились мне слова Терезы о каком‑то Антонии Лясовском из комитета, который меня знает. Мужчина средних лет, с обыкновенным, не запоминающимся лицом долго смотрел на меня в молчании, прежде чем заговорить:

— Тогда вам кос сломали и зубы выбили, помните? Мы вместе сидели в бункере, несколько человек из организации и вы. Мы были новичками, дрогнули после нескольких допросов, и тут привели вас. Несколько дней нас оставляли в покое, а вас вызывали ежедневно. А потом истерзанного бросали в камеру. Но вы твердили одно: надо выдержать. Мы стыдились своей слабости. Вы рассказали нам тогда историю, правда, совершенно невероятную, но она очень помогла, и мы тоже стисчули зубы, никто из нас не раскололся. Помните?

— Помню. Но я не собирался… не знал, что вы дрогнули. Рассказал ради того, чтобы взбодрить себя. Даю слово. Это было после побега Шимона, меня подозревали. А что касается носа, то его испортили раньше, в сорок втором.

— Не рассказывайте! Я же помню, как вам его перебили.

— Ошибаетесь, он был перебит в сорок втором. Тогда, может, просто кровь текла, но перебили его в сорок втором.

Люди разбрелись по своим местам к столу, снова усилился гомон.

— Откровенно говоря, мы ждали, что вы придете в комитет, — продолжал Лясовский. — Вы же не враждебный элемент, сбой.

— Почему он еще не пришел? — отозвался Шимон. — Не питает доверия. Не доверяет? Тогда следует потолхсовать с ним по — дружески.

— Он не ребенок, чтобы с ним цацкаться, — фыркнул Лясовский. — Твердый мужик, такие нам теперь нужны.

— Умные нам нужны, а не твердые, — возразил Шимон. — А он разве умный? Абажуры делает из проволоки и бумаги, разве это умный?

— Частная инициатива?! Возмутительно, Лютак, вы что? Частная инициатива?! Шимон по специальности сапожник, я слесарь, веселенькое было бы дело, если бы мы сейчас пооткрывали частные мастерские. А об отце вы подумали? Как бы он посмотрел на то, что вы занялись надомничеством, когда революция в опасности, когда льется кровь. Дружище! До абажуров ли сейчас! Абсурд!

Он сыпал аргументами, кипятился, но я чувствовал, что он говорит искренне и озабоченность его не наигранная. Когда его отозвали, появился Лобзовский.

— Послушайте, странные вещи, из вас здесь героя делают, но я буду откровенен. Вы ведь находитесь по ту сторону баррикады, верно? Это вы информировали Лондон о том, что мы якобы вас шантажируем, — я имею в виду дело со статьей. У вас могут быть неприятности. Я говорю это доверительно, мне вас жаль.

— Я никого не информировал и не виноват, что Би — Би — Си что‑то наболтало.

— Следовательно, вы знаете, что об этом говорили по радио?

— Знаю. А что тут плохого?

Лобзовский неприятно усмехнулся, налил себе водки и облизал край стопки.

— Вы беседовали с Лясовским, он должен был вам сказать, чем это пахнет.

— А какое дело до этого Лясовскому?

— Он именно по «этой» части.

Я встал и подошел к Лясовскому, который подсел к седому военному.

— На пару слов, — сказал я, и, когда он встал, увлек его в сторону, к окну, и изложил всю историю.

— Ясно, — сказал он, — и даже любопытно. Как фамилии этой контры?

Он записал их на бумажке, заметив, что это очень ценные сведения.

— А в Лондон сообщил кто‑нибудь из газеты. У них там есть ненадежные элементы. Хорошо, что рассказали, как это было, спасибо.