Деревня Пушканы - [76]

— Поучают, говоришь? Меня заботит именно это. Не как твоего хорошего знакомого, а как… ну ты же понимаешь. Говори так, чтобы мне все было ясно! Коротко, но точно…

— Попытаюсь. — Она отвела взгляд. До чего все же непослушный инструмент девичье сердце. — Может, я расскажу тебе все не так коротко, как тебе хотелось бы. Я плохая рассказчица.

«С чего бы мне все-таки начать, — подумала она, — с одноклассников, с программы? Может быть, посещении церкви? Все же лучше сперва о запретах, о монастырских порядках. А потом уже про господина Биркхана, который в Древней Греции и Риме нашел предшественников большевиков, о высокомерной Креслыне, про пугало интернатской молодежи Тилтиню, директора и непременно не забыть ксендза Ольшевского, который каждое воскресенье заставляет нас, точно новобранцев, топать строем до церковной горки, выстаивать перед алтарем, пока не отслужат мессу, а в конце четверти на уроках закона божьего писать классную работу о грехопадении первых людей или о муках Иона во чреве кита, куда Иона попал по воле всевышнего. Да, говорят, что по вечерам госпожа Лиепиня вызывает духов. Потом о Шустере, Трауберге, Несауле, о старом математике Штраухе и симпатичной учительнице Лиепе. И наконец об учениках. Это, конечно, уже проще. Аристократы, их попутчики и бедняки. Тут легче все разложить по полочкам: эти «хорошие», а те — «плохие». С хорошими надо дружить, плохих — избегать. Немного есть, конечно, и смешного».

— По воскресным вечерам у Буйвидов гостят господин Биркхан и Креслыня, а в понедельник утром, когда кучер на санях подвозит к крыльцу школы молодого Буйвида, вносят на квартиры по корзине или по узлу, — рассказывала она. — Потому Буйвиду никогда меньше пятерки не ставят. Пятерки генеральского отпрыска одноклассники называют сливочно-медовыми пятерками.

— Приблизительное представление я получил, — одобрил Викентий. — Пестрая компания, ничего не скажешь. Но знаешь, не лучше и не хуже, чем в других школах. И там запугивание, произвол церковников, натравливание на Советский Союз. И прежде всего — стремление оболванить. Отучить самостоятельно мыслить, чтобы все выросли покорными. Это высокая политика. Ни американцы, ни поляки, ни немцы не отказались от своих военных планов против великого государства рабочих и крестьян. А чтобы воевать, нужны послушные солдаты, и буржуи стараются воспитать их при помощи школы, церкви, газет, книг, кинотеатров и другого. Наш долг помешать этому. Разоблачить их, сделать людей зрячими, указать путь к человеческой жизни. Что нам по силам. И мы должны за это бороться. Как боролись молодые латышские коммунисты, которые теперь в Советском Союзе помогают укреплять мировую революцию, помогают строить социализм. У латышской трудовой молодежи славное боевое прошлое. Пятый год, семнадцатый, восемнадцатый, валлшерские комсомольцы, наш Ионис Звирда! Что, никогда не слышала о них? Ну, знаешь, Аня…

В дверь просунул голову сторож в солдатской папахе, предупредил:

— Уже идут из города на теятр. Кончайте!

— Мы сейчас! — отозвался Викентий и поспешил сказать Анне главное: — У вас в гимназии будет своя комсомольская организация. Отдельная ячейка. Пока вас будет трое или четверо. Поведете массовую работу среди школьников, попытаетесь организовать нечто вроде кружка, наподобие того, что был до ареста Салениека. В ячейку будете принимать после основательного испытания. Ячейка соберется в ближайшие дни. О времени тебе сообщит та же девушка, София. Надо предупредить Плакхина, чтобы не болтал лишнего. Он уже скомпрометирован. За ним следят особо. Что касается поведения в школе, то желательно, чтобы члены ячейки общались как можно реже, а вообще следует вмешиваться повсюду, где только можно. Надо хорошо учиться, бывать везде, где собираются ученики, на вечерах тоже. Комсомольцы должны проникать в самое сердце неорганизованных масс. А теперь, — Викентий встал, — нам пора. До свидания, Аня!

Как он жесток, этот долгожданный парень. Даже не задержал руку девушки в своей.

3

Ксендз Ольшевский, собрав всех крещенных по римско-католическому обряду в один класс, явился на урок с большим школьным журналом. Ведя пальцем по столбцам записей, вызвал всех по именам и фамилиям и под конец заявил:

— В воскресенье пойдем к исповеди. Все. Исповедовать буду я и господин викарий, а тех, кого мы не успеем, отец Пшибицкий.

Чтоб никто из жеребчиков и бездельников, как величал святой отец гимназистов, и не вздумал возражать, он предупредил:

— В церковь пойдем отсюда. Шествием. Если кто отстанет, будет наказан. И святой церковью, и школой. Вот так!

Коротко, но ясно. Для всех учащихся гротенской средней школы была введена принудительная исповедь. Независимо от того, когда какой школьник католического вероисповедания исповедовался, не спрашивая никого, хочет ли он или не хочет приближаться к исповедальне. Приказано, и все тут. Но именно это вызвало резкий протест учеников против, казалось бы, весьма достойного начинания.

Это что же, патер Ольшевский корчит из себя важную персону, приказывать вздумал? Как бы не так!

Такого удовольствия они господину Ольшевскому не доставят. Нарочно пойдут к другим священникам. Но как это получше обставить? Кое-кому все же не миновать патера Ольшевского. Прежде всего тем, кому отец Ольшевский благоволит и у кого хорошо подвешен язык. Пятерым-шестерым златоустам, например: пани Селицкой и Роземунде Веспер из второго класса, Елене Вонзович и Райбуцу — из первого. Им ломать голову над сочинением исповеди не надо. Они за словом в карман не полезут. Несмотря на пренебрежительное отношение аристократов к лапотникам и неприязнь бедняков к барчукам, обе стороны строго согласовали свои действия. Даже составили список. И в списке перечислили: тем-то и тем-то идти каяться в грехах Ольшевскому, тем-то и тем-то исповедоваться у Пшибицкого и викария. Распределение духовников обеим сторонам казалось вполне разумным, и после того, как все поклялись уговора не разглашать, никто не сомневался, что на сей раз у отца Ольшевского непременно разольется желчь.