Деревня Пушканы - [12]

Перед креслом опустился на колени Тонслав. Звонко чмокнув рукав сутаны, он скрестил на груди руки и уставился на ксендза взглядом, полным болезненного отчаяния.

— Спасите, святой отец, помогите! Замолвьте свое святое слово! Добрый, милосердный наш пастырь…

— А-а, Тонслав? Ну, чего тебе? Говори так, чтобы можно было понять!

— Факт! Преподобный отец, Тонславу надо помочь. — Антон Гайгалниек толкнул вперед Езупа. — Сына Тонслава хотят в солдаты забрать. Уже бумагу прислали. А Езуп не в своем уме. Факт! Было бы великим грехом такого из дому отпустить. Мы все у господина мирового поклясться готовы, чтоб Езупа не забрали. И просим вас, святой отец, замолвить свое веское слово!

— Как? — Белая рука скользнула со стола. — От защиты отечества отвертеться хотите?

— Нет, святой отец, этого мы не хотим. — Антон проворно сунул на стол царский серебряный рубль. — Мы не против защиты отечества. Факт! Мы только не хотели бы, чтобы больного, убогого человека… Мы, святой отец, все как надо, как истинные католики. Мы сейчас же всей деревней, как один, придем к вам сено косить. Только больного Езупа спасти надо. Вся деревня об этом просит. Мы все тут: Сперкай, Спруд, Упениеки…

— Н-да… — протянул викарий. Глянул еще раз на серебряную монету, заманчиво сиявшую в лучах полуденного солнца, глянул на двери смежной комнаты, в которой, широко расставив ноги, засунув руки под фартук, дородная Апале благосклонно смотрела на собравшихся. Ксендз словно погрузился в раздумье. Затем обратился к Анне: — Как тебя, дочка, зовут? Ах, Анна… Ну, подойди поближе! Скажи, чего ты больше всего желала бы?

— Я, святой отец, хотела бы пойти в школу, — вырвалось у девушки. — Получить среднее образование.

— Ах, в школу? — Лицо святого отца вытянулось, стало неестественно длинным. — А кто же дома жить будет, кто в поле работать будет? Ученые люди землю не пашут, хлеб не растят. Мужик и жена мужика, они хлеб нам дают. Ну, ступай! — Викарий, помрачнев, повернулся к Тонславу и Антону Гайгалниеку.

К Анне подошел неизвестный, еще молодой, одетый по-городскому мужчина. Он появился в комнате сразу за ксендзом, но, поскольку остался стоять за пушкановцами, просившими за Езупа, его никто не заметил. Наверно, из соседнего прихода. Или новый служка церковный. В последнее время немало развелось новых людей.

— Можно и в школу пойти, — начал незнакомец. — Только в настоящую, католическую школу. У нас, у католиков, в Аглуне скоро своя гимназия будет. Учителя-ксендзы будут там обучать молодежь из верующих латгальцев.

— В Аглуне? — Анна пытливо посмотрела на незнакомца. Бледное, словно усталое лицо, холодные глаза.

— В Аглуне. Гимназия скоро откроется. Я послан латгальской католической партией. Должен основать общество католической молодежи. И тебе, девочка, хорошо бы записаться в него.

— Не знаю. Как отец скажет… — оглянулась Анна. Пушкановцы свой разговор уже закончили. Кланяясь, они пятились от ксендзова стола.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В полдень, когда над деревней Пушканы царил глубокий покой и люди отдыхали, всех растревожили громкие детские крики.

— Барбала, Барбала! — Малыши бежали, вызывая на двор родителей.

— При-шла Бар-бала!

— Прочитала перед распятием длинную молитву, а сейчас на дворе Сперкаев песню поет.

— Так она на дворе Сперкаев?

Застучали огородные калитки. Любопытные женщины первыми, а за ними мужья и отцы кинулись на улицу ко двору Сперкаев.

— Господи Иисусе! — Тонславиха, как на беду, надела длинную юбку, теперь та путалась в ногах. В такой ни побежать, ни наклониться. Придерживая рукой юбку, она одна вертелась среди мужчин, которые переругивались с Антоном Гайгалниеком. Он, как всегда, все знал лучше других. Сам еще недавно побывал на видземской стороне. И без Барбалы знает хорошо все, что творится на свете. В тех же Скриверах один умный знатный человек доверил ему большую тайну. Он знает… Факт!

— Хоть бы раз свою трещотку придержал! — рассердился Юрис Спруд и перешел на другую сторону улицы.

А на дворе Сперкаев, сидя перед избой на скамеечке, местная нищенка уже выкладывала свои новости. На нищенке был рыжеватый длинный мужской пиджак, из-под полы которого свисали клочья подкладки, иссиня-черная юбка, на голове — залатанная клетчатая косынка, обута Барбала в худые, поддерживаемые пакляной веревкой лапти. Через плечо висели две торбы: большая, в синюю полоску — для хлеба и серая поменьше — для другой снеди и всяких подаяний. Изодранный шерстяной платок Барбала положила на скамеечку рядом с собой. По увядшему, серо-бурому, морщинистому лицу казалось, что нищенка уже живет жизнью третьего поколения, хоть она в иной день и проходила по десять верст. Никто не знал, сколько Барбале лет, да и не пытался выяснить.

Но все знали: у Барбалы есть душевная рана — рожанский Казимир. Стоит назвать это имя, как у нее помрачается рассудок.

Все несчастья Барбалы начались с Казимира Дексниса, он стал ее нищенским посохом. Беда стряслась в молодости. Тогда Барбала, внебрачная дочь экономки рожанской панской мызы, наследовала от матери пять пурвиет хорошей пахотной земли у Бебрского затона. Овес рос там крепкий, как ива, у ржи в колосе вызревало по шестнадцать зерен, а лен давал такое волокно, что скупщик Борух, не торгуясь, платил самую высокую цену. К богатой наследнице стали ходить женихи — и молодые парни, и зрелые мужчины, у которых от упорного и тяжелого труда на ногах разбухли темные, налитые кровью жилы. Попытал счастья даже богач Юрка со Скунстниекского острова. Но Барбала всем отказывала, даже непьющим, работящим парням. Ей, видите ли, приглянулся Казимир Декснис, непутевый Казимир. Против ее выбора были все. Казимир — отпетый забулдыга, гуляка и волокита. В одном только их приходе четырем девицам пришлось по милости Казимира из волости бежать, чтобы на чужой стороне скрыть свой позор. Отправляясь на заработки, он и в чужих краях обманул не одну легковерную девчонку. Но Барбале на все это было наплевать. Она увивалась вокруг парня, где и как могла, вертелась до тех пор, пока не увлекла его. И вот Барбала в брачном венце стояла в церкви, а рядом с ней — Казимир.