Деревенские адвокаты - [8]

- Ладно, ладно, бесплатно соврешь, я же не неволю.

- Нет уж, агай, испортил ты мой тахарат!*

* Тахарат - омовение перед молитвой, перед благочестивым делом.

- Ты уж, сват, сразу так кистенем наотмашь не бей. Редко выходил Нурислам из себя, но выйдет - сразу не успокоишь.

- Ударю! Наотмашь! Какой я тебе сват, вон Алабай тебе сват! - кивнул он на лежащего возле забора лохматого пса. Немного успокоившись, забубнил себе под нос:- Дай, думаю, совру, ублажу разок этого злодея. А он, значит, мое чистосердечное вранье за деньги купить хочет, упырь! Тьфу!

- Полегче, ты, паршак... Враль облезлый. Нас тоже не из навоза месили. Кистень-дубину держать умеем. - Вор показал крепко сжатый кулак.

- Не грозись! Иди, ступай своей дорогой!

Муратша неспешно пошел со двора. Нурислам взял прислоненную к забору метлу и подмел там, где прошел "сват".

- Чтобы и следа твоего не осталось, окаянный! Потом, когда злость прошла, сказал, то ли себе, то ли

кому другому: "Вранье, если хочешь знать, для меня дело чести. Славное дело - соврать!.."

Тут как раз и Баллыбанат, высунувшись в окошко, крикнула:

- Немножко потерпите! Сейчас самовар закипит! Нурислам не ответил, а малыш, который увлеченно, не слыша перебранки взрослых, мастерил что-то, при слове "самовар" насторожился, но работы своей не оставил.

История с изюмом закончилась весьма занятно. Когда Муратша отправился за свидетелем, крючконосый Худайдатов вызвал продавца и нагнал на него страху, обвинил в ротозействе, в преступном отношении к народному добру, под конец пригрозил тюрьмой. Тот, бедолага, помертвел от страха. Однако был не только трусоват, но и хитер. Что к чему, смекнул быстро. Когда милицейский гнев маленько остыл, он, чуть не в голос, жалобно запричитал:

- Уж вы меня простите, Худайдатов-агай, ради бога помилуйте, из-за моей бестолковости вся эта ошибка вышла. Стыд и срам!

- Какая еще ошибка?

- Такая, что не три, оказывается, мешка изюма привезли, а два. Еще раз проверил: оба как есть на месте.

- Мякинная голова! Мозги недопеченные! У продавца в груди потеплело.

- Что ни скажете, все ваша правда, това...

- Хватит! Ишь, распелся! Выходит, обратно свое заявление берешь?

- Беру, беру...

- Вот мозги куриные! Шляпа! А вашему этому вору доморощенному скажи: на сегодня ни сам он, ни свидетель его не нужны. И пускай запомнит, доведи до сведения: я глаз с него не спущу, пусть меня в любую минуту ждет.

- Скажу, доведу, будет ждать.

Проверить завезенные товары по бумаге Худайдатову и в голову не пришло. Страж закона читал-писал туговато и дела до сих пор имел не с бумагами, а с людьми.

Муратша же на запрятанный мешок с изюмом больше и не посмотрел. Так он и лежал там. Очень скоро к нему привадились мыши. Поначалу привередничали, от винного запаха нос воротили, но скоро распробовали и тогда уже взялись от души. Мясо, масло теперь у них не в ходу, только изюм подавай. Но что потом будет, когда мешок кончится, ума не приложу...

ПРЕДАЛИ ЗЕМЛЕ

Еще при Сельсовете Кашфулле позади кладбища, за каменной оградой, прирезали клин заросшей полынью земли и огородили забором. Тех, кому сюда перебраться назначено, не убывает, а места все меньше и меньше. Теперь народ все больше в родные края тянется, особенно после смерти. Многие всю жизнь без тепла, без угла на чужбине маются, но как почуют свой конец, завещают: "Везите меня домой, хочу на кулушевском кладбище, за каменной оградой, покоиться". А что завещано - свято. Везут. Каждому могила нужна, а если из начальства кто, тому и место для могилы требуется повиднее - не на отшибе. Дескать, положение обязывает. Когда только новый забор обвели, бывший вор, а ныне пребывающий на "заслуженном отдыхе" Муратша, проходя мимо сельпо, не удержался, брызнул желчью:

- Замечаете, братва, - сказал он сидевшим рядком на длинном бревне старикам, - наш-то Сельсовет за городским начальством угнаться хочет, на природе дачу себе поставить надумал, хи-хи-хи. - Чуть ковыляет Муратша, словно теленок на льду, ноги широко разъехались, еле зад тащит.

Еще в ту пору, когда он увел лекаревскую корову и, чтобы на свежей пороше сбить со следа, на все четыре копыта надел ей лапти, его догнали и шкворнем намяли поясницу. Всю зиму пролежал на печке, стоном стонал, кровью харкал. Собственную мочу пил, только тем, говорят, и излечился. Молод был. А теперь на старости лет все "барыши" от железного шкворня и вышли.

Нурислам сделал вид, что слов его не расслышал, и сам завел разговор:

- Куда так несешься во весь опор, Муратша-агай, никак, опять к лекаревским мужикам, поясницу свою размять? Даже не остановишься.

- Паршак! - огрызнулся тот и, как смог, прибавил шагу. Знал вор, где укусить. В детстве у Враля и впрямь на голове была парша. Живший у нас в ссылке доктор-поляк щипцами выбрал ему волосы и смазал какой-то вонючей мазью. Так и вылечил. Потом, хоть и редкие, даже выросли новые волосы. Никто, кроме этого злодея Мурат-ши, и не помнит.

- Тьфу! А ведь еще с таким на одном кладбище лежать предстоит! вздохнул старик Валинур, самый ворчливый среди них. - Придешься рядом, так он весь твой могильный прах к себе перетаскает.