Деревенская околица. Рассказы о деревне - [26]

— Я вам уже всё рассказал, — говорит Володя.

— Ну, пап, ну миленький, ну, пожалуйста! — Ребятишки сидят как галчата, ладошки тёплые, гладят, дёргают, щикотят. Знают, бродяги, что он боится щикотки. А для них это игра и забава.

Смотрит на них Володя, и так ему их жалко, что сил нет. А чего жалеть-то? Сыты, одеты не хуже других, слава Богу, здоровы. Ванька уже во второй класс ходит, Алёшка в эту осень пойдёт, а там и Наташкина очередь. Первенец Ванятка весь в мать — крепенький, волос кучерявый, тянется вверх прямо на глазах. Недавно, кажется, покупали пальто, а уже мало. Средний, Алёшка, худенький, глаза чёрные-чёрные. Когда его выписали из роддома, долго болел, думали, умрёт. Ох, и страху натерпелись.

Тогда Володя места себе не находил, переживал и ругался, неизвестно на кого. Но всё обошлось. Теперь и Алёшка выдобрел, только худенький. Наташка была «поскрёбышем», немножко капризной, и Надя жалела, что она родилась не первой. Была бы уже помощница, а то за ней самой ещё ходить да ходить.

Смотрит на них Володя, смотрит и задумается. Сам-то рос в детдоме. Мать умерла до войны, жил с бабушкой, а как получили похоронку на отца, а потом и бабушки не стало, определили его туда, и было ему тогда столько же, как сейчас Ванятке.

Помнит, как привели его, обрядили в казённое. Первый раз проснулся и не может понять, где он — кругом чисто и светло. Потом вспомнил. Видит — ребята спят, вытащил из под койки новенькие чёрные блестящие ботинки и не налюбуется. Первый раз в жизни одел новую обутку. Было и радостно, но и тревожно.

Первые дни не наедался. Чего греха таить, хоть и стыдно было, но когда дежурил на кухне, то украдкой доедал с тарелок остатки, пока не заметил воспитатель Александр Кириллович. Он не стыдил и не сюсюкал, но с тех пор у него вроде и порции стали побольше, а вместо двух кусков хлеба ложили три. Стал наедаться. И никто из ребят за столом не удивлялся, просто не замечали, что у него добавка. Оказывается, через это прошли все.

А потом была Победа, это когда в мае сорок пятого взяли Берлин. Всех ребят повели на центральную площадь посёлка, где был на столбе громкоговоритель. А там уже собралось прорва народу. Многие от радости плакали, а диктор говорил из далёкой Москвы и гремела музыка. И раз за разом поновой: «Говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза…»

Ещё помнит, как пришли однажды в столовую — на столах хлебницы полные хлеба, а директор, Нина Никитична, говорит, что с этого дня хлеб можно есть, сколько душа пожелает.

— Запомните, ребята, на всю жизнь этот день, он особый. Запомните. — А сама бледная и голос дрожит. Тут же стоят хмурые нянечки, воспитатели. И это было необычно.

— Почему они все такие сердитые? — Спросил Володя.

— «Почему-почему?» Война кончилась, а утром Нине Никитичне на старшего сына похоронку принесли. Уже после войны.

Вскоре с фронта стали возвращаться солдаты. Что ни день, то в классе у кого-нибудь из «домашняков» кто-то да вернулся. И в детдоме стали появляться люди в военной форме, правда, это было редко. Тогда все, как угорелые, бежали, и каждый думал про себя: «Это за мной… это папка с войны живой вернулся!»

Обступят и у каждого в глазах такая надежда, такая тоска, что не представить тому, кто этого не пережил. Были здесь даже те, кто знал, что ему уже не дождаться отца, так как приходила похоронка, и всё же они ждали и надеялись, а вдруг…

Особенно запомнился Володе случай, как однажды появился молоденький солдатик. Ещё у калитки его обступили малыши, путаются под ногами. Идут и галдят:

— Дяденька, вы за кем приехали?

— За Витей Зайцевым. Где Витя?

Бегут, ищут, а Витя уже и сам летит. Сам белый, как полотно, и кажется ему, что если только чуть-чуть замешкается, то уйдёт солдат. Успел всё-таки, сам кричит:

— Папка! — Кинулся к военному и повис на шее. Витя только всхлыпывает и не разжимает рук, а солдатик ему сквозь слёзы:

— Не папка я — а братка твой. А папку нашего убили и Борю убили. Вдвоём мы теперь с тобой остались. — А сами опять обнялись, Витя всё всхлипывал, и у него дёргались худенькие плечи.

Чего удивляться, Витя попал в детдом, когда ему было чуть больше трёх лет, а сейчас уже скоро девять.

Как бы ни было в детдоме, а привык к его порядкам и Володя. И всё было бы хорошо, однако, нет-нет, да что-нибудь напомнит, что ты казённый, а не «домошняк». Острой болью полоснул по памяти его первый день рождения в детдоме. Как всегда, только проснулся и сразу руку под подушку — шарит, ищет гостинец. Бабушка дома всегда в этот день клала туда подарок, не ахти уж и какой — кулёк конфет-подушечек или какую постряпушку. А он и запамятовал, что не дома… сунул руку и не поверил. Как так? Ничего нет! Потом дошло. Долго плакал, и, конечно, не из-за подарка. Просто, нет бабушки, никого у него нет! Он уткнулся в подушку, а воспитательница не поймёт, в чём дело:

— Вова, что с тобой? Может, кто обидел? Успокойся.

А он всё плакал и никак не мог остановиться. Было обидно и стыдно, не маленький же. Для кого-то это пустяк, а для него нет.

Да. Всякое было. Теперь все разбрелись по свету, и нет, кажется уголка страны, где бы не жили, сведённые войной его братья и сёстры. Со многими он и сейчас переписывается. Часто детям рассказывал про ребят и развесёлую жизнь в детдоме.