Дэниел Мартин - [20]
Наконец беседа стала иссякать; вроде бы я намекала, что ему пора уйти, но так получалось просто потому, что я не знала, как дать ему понять, что этого делать не надо.
И настала фантастическая тишина. Казалось, она тянется уже целую вечность. Он лежал на диване, положив ноги на валик и уставившись в потолок. Я сидела спиной к стене на коврике рядом с местом, где горели поленья — «камин» слишком старое и милое сердцу слово, чтобы это можно было так назвать, — и разглядывала пальцы собственных босых ног. На мне была длинная юбка, простая блузка и никакого бюстгальтера. Никакого грима. А он пришёл в блейзере, с фуляровым шейным платком — такой старательно неофициальный, как принарядившийся анджелино.39 Но блейзер он снял. Голубая рубашка в цветочек.
Он говорит:
— Если бы это был сценарий, я заставил бы мужчину встать и уйти. Или женщину встать и подойти к нему. Мы зря тратим плёнку.
Повернул голову, не поднимаясь с дивана, и посмотрел на меня.
Мне не понравилось, как он это сказал — этаким фатоватым тоном. Смотрел на меня без улыбки. И я ему не улыбнулась. Потом снова уставилась на собственные ноги. Он поднялся, взял со стула свой блейзер и ушёл. Вот так, просто взял и ушёл. Не говоря ни слова. Ни тебе «спокойной ночи», ни даже «спасибо за обед». Дверь закрылась, а я так и осталась там сидеть. Извращение какое-то: он мог бы получше себя вести, и ведь я не хотела, чтобы он уходил.
Но он ушёл. Я услышала, как входная дверь открылась, потом захлопнулась. И — тишина. Я бросилась вслед… не знаю зачем, ну хоть сказать что-нибудь. А он стоит… внутри и смотрит в пол. Трюк, старый как мир.
Я вернулась в комнату, он — за мной, гася по дороге свет. Помню — обнял меня сзади за талию и поцеловал в затылок.
Я говорю:
— Дэн, я сейчас не принимаю контрацептивов. Вот в чём дело.
— Не проблема. Если дело только в этом.
Я взяла его руки в свои и сказала:
— Не хотела, чтобы вы ушли.
Он стал расстёгивать на мне блузку, раздевал меня, не целуя больше после того первого прикосновения. Потом разделся сам; а я всё ещё чувствовала себя странно, стояла неподвижно, глядя на огни за окном, уходящие к океану, прислушиваясь к шуму машин на шоссе там, внизу, а в голове бродили, мелькали какие-то странные расплывчатые обрывки мыслей, такое бывает, когда вдруг поймёшь — вот оно: всё совсем новое новый человек где эта комната кто я и где какое кому дело зачем и почему…
Подошёл, обнял за плечи и повёл к дивану. Мы лежали бок о бок, он провёл рукой по моему телу, глядя внимательно. Вроде ждал, что я вздрогну, отстранюсь. Будто это для меня впервые. Сказал:
— Мне всю неделю так хотелось тебе позвонить.
Я ответила:
— Жаль, что не позвонил.
Тут мы поцеловались. Всё было просто, я была пассивна, просто подчинялась ему, никаких игр не устраивала. Отвечала на его ласки так, чтобы он чувствовал — я хочу, чтобы всё было так, как он хочет, хотя полной уверенности в том, что он нужен мне именно для этого, у меня не было, — впрочем, и против этого я ничего не имела. Во всяком случае, в первый раз всегда очень трудно быть естественной, всё отмечаешь про себя, сравниваешь, вспоминаешь, ждёшь… Потом он улёгся на полу, а я стала думать о дне завтрашнем. О том, что снова увижусь с ним, после всего. О его теле. Счастливые мужики — так у них всё просто устроено. Он ничего не сказал. Оба мы ничего не говорили. Довольно долго. Лежали молча. Так бывает иногда после фильма: выходишь из зала и не хочется ничего говорить. Я думала: как мало я о нём знаю. Интересно — часто он это делает? Сплетен о нём на нашей студии практически не было. Интересно, что он на самом деле обо мне думает? О его возрасте, о его прошлом, о моём возрасте, о моём прошлом… Он сам нарушил молчание. Только сначала протянул руку и коснулся пальцами моего рта — словно очертил линию губ.
— Дженни, на арго этой варварской провинции то, что я только что совершил, называется «трахнуть бабца». Единственный способ избавиться от этого арго — сломать ритуал, ему сопутствующий. По ритуалу, я должен сейчас поблагодарить тебя за «клёвый перетрах», одеться и поехать к себе. Но я хочу сейчас уложить тебя спать, лечь рядом и тоже спать — просто спать рядом с тобой. И поцеловать тебя утром. Приготовить тебе кофе, когда тебя вызовут на студию. Понимаешь, если завтра ты поймёшь, что это всё — ошибка, что ж, прекрасно. Я просто хочу, чтобы сейчас мы вели себя по-человечески, по-европейски. Не как человекообразные на этой кинопланете.
Он лежал опершись на локоть, внимательно на меня смотрел. Я ответила:
— Уже завтра. И я с тобой.
Он поцеловал мне руку.
— Ладно. Тогда — ещё одна речь. За свою долгую жизнь я влюблялся не один раз и хорошо знаю симптомы. Они отличаются от тех, что сопутствуют «траханью бабцов». Но любовь — болезнь моего поколения. Несвойственная вашему. Я не жду, что ты в какой-то момент можешь подхватить от меня эту болезнь.
