День Жизни - [2]

Лейтенант энергично двинул в сторону прорабского вагончика, оставляя за собой шлейф пыли. Солдаты разошлись по своим делам, последними уплыли Али и Вали.

— Голды-Бек, насвай будешь, да? — спросили они проплывая мимо Гольдберга.

— Нет, пацаны, не буду, — Яша поправил очки и открыл на заложенной странице русско-хинди словарь-разговорник

* * *

Жизнь, Хосе Хулиевичу Петрову-Перцу улыбалась, а судьба — баловала! Его папа, Хулио Пэрэз, был дальним родственником мексиканского художника-коммуниста Давида Альфаро Сикейроса, это и помогло ему попасть на учёбу в Московскую Сельско-Хозяйственную Академию. Учился он прилежно, полюбил эту загадочную страну, быстро освоил русский язык. Во время производственной практики он познакомился и без ума влюбился в круглолицую, розовощёкую псковскую штукатурщицу Любу Петрову, на которой вскоре женился.

Поселились молодожёны под Псковом, Хулио устроился работать агрономом в колхоз «Красный Пскович», там у них родился мальчик, как две капли текилы похожий на отца, назвали его просто — Хосе! Сам же Хулио очень тосковал по Мексике, особенно по острову Мухейрос, где как-то рыбачил со своим великим дядей. Рядом с домом где они жили, Хулио построил теплицу, затем неизвестно какими путями, добыл семена голубой агавы и уже через год, Хосе сварил первую псковскую текилу. Из похожего на алоэ кактуса голубой агавы, получилась 30 крупных капель, чистой, как свадебная серенада, жидкости, но и этого хватило. Хватило, что бы вспомнить бродячих мариаччи в ярких чарро и широких сомбреро, виртуозно исполняющих на виуэлаво и гитаронах, мексиканские шлягеры. Вспомнить как приятно размахивать мачете под мягким утреннем солнцем, вырезая сердцевину агавы, а потом любоваться ножками мулатки-Кончиты, так завлекательно танцующей во время фиесты. Ему снились узкие, кривые улочки родного посёлка, жёлтые бродячие собаки греющиеся под солнышком, на булыжной мостовой, вечно сонный, соседский ослик Бурро, работавший на мельнице. И Хулио заболел… Заболел Мексикой! Он принялся учить маленького чико Хосе испанскому, что бы было с кем поболтать, но того интересовала только стрельба из рогатки. Хулио записался в библиотеку, но кроме переводного томика Пабло Неруды, ну и конечно «Дон Кихота» на «великом, могучем», испанских авторов там не было. Тогда он написал письмо дяде Давиду, дядя не ответил! Как раз в это время, он отбывал срок по политической статье, в Лекумббрийской тюрьме.

Хулио загрустил и снова посадил агаву. В этот раз урожай был значительно большим, целый литр первача текилы, Хулио бережно разделил на две бутылки. Первую он пил оба выходных, а в воскресенье вечером, уже лёжа в постели под ароматными, голубыми парами агав, неожиданно предложил штукатурщице эмигрировать в Мексику. Та спросила входит ли Мексика в Варшавский Договор, отвернулась к стенке и больше до самого утра не проронила не слова. Она по-комсомольски стойко, не поддалась на уговоры Хулио выполнить святой, супружеский долг. И уже утром, собираясь на работу, взглянув на спящего с открытым ртом супруга, обросшего за ночь жёсткой чёрной щетиной, прошипела в сердцах: «пьяная мексиканская рожа».

В полдень следующего дня, у калитки дома с визгом затормозила серая «Волга». Два удивительно похожих друг на друга человека с военной выправкой, вежливо пригласили агронома для беседы в УКГБ Псковской Области.

В здании была одна дверь с массивной медной ручкой и десяток маленьких окошек, похожих на пушечные бойницы. Раньше это была церковь, когда Бога запретили, золочённый купол сменил высокий флагшток с красным знаменем.

— Комо еста, комрад Перец? — спросил застывшего в дверях Хулио, хозяин просторного кабинета, майор госбезопасности, Степан Григорьевич Родионов.

— Биен, синьор майор… — очень медленно проговорил агроном и несколько раз сморгнул, как бы сбрасывая наваждение.

— Цезарь Густаво Родригез, — наваждение приветливо протянуло руку и широко улыбнулось.

— Хулио Луис Мануэль Диего Феликс Мария-Паола Пэрэз, — в ответ произнёс агроном, вяло пожал протянутую ладонь и добавил, — Третий…

Майор посмотрел через плечо посетителя, будто ожидая увидеть кого-то ещё, потом жестом пригласил его войти и плотно прикрыл добротную, дубовую дверь.

Дальше разговор протекал на испанском. Родионов рассказал Хулио о своей дружбе с доктором Эрнесто Че Геварой и с Раулем, братом Команданте Фиделя. Боевая биография майора, началась в Боливийских джунглях и закончилась на площади Революции в Гаване. И хоть язык Родионова был скуп на эпитеты, для ушей мексиканца он звучал серенадой далёкой Родины. Они выпили початую бутылку водки, что хранилась в сейфе рядом с наградным ТТ, потом Хулио сбегал домой и принёс заначку — поллитровку Псковской текилы. Они пили до ночи. Выйдя на улицу они спели «Элъ пъэбло унидо», а затем искурив в две затяжки сигарету, как-то уж очень быстро протрезвевший Родионов, на русском, прямо в ухо Хулио очень тихо сказал:

— Живи здесь амиго, пор фавор, а то уедешь наоборот…

— Грасиас, синьор Родригез! — до агронома медленно доходил смысл сказанных чекистом слов, — мучо грасиас…