День за три - [4]

Ах, как вздрагивает плечико, когда целуешь родинки…

Выезжая из “отстойника” под погрузку, старший лейтенант сел в Юркину машину. Можно сказать, сел случайно, только потому, что она шла первой. А на КПП среди других приехавших на вывод женщин увидел Юлю и Юркину маму. Они что-то спрашивали у дневального, поднявшего шлагбаум, и тот, выпячивая грудь с медалями, важно и небрежно кивал в сторону Афгана. “Идиот, пижон, кто тебя просил”, – сцепил зубы старший лейтенант: пункт “Б” в условиях задачки становился явным, военная тайна рушилась карточный домиком.

– Скорость! – наверное, впервые в жизни он крикнул на солдата, когда Юрка, заметив мать, вдруг начал сбавлять обороты двигателя.

Так они и промчались мимо бросившейся к машине Юли, вытягивая пыльную колонну к складам. Да в зеркало заднего вида еще увидел, как крестила Юркину машину его мама. И сам Юрка, его водитель ефрейтор Юрий Карин, имевший две “За отвагу”, отворачивался, пряча глаза.

И вот теперь его машину, осененную крестом матеря, в пропасть? Хлеб, ради которого все нервы и вся, можно сказать, судьба, – бээмпешкой? И вообще, кто-то топает в Союз, а здесь…

Гордости уже не было – только обида, обида и еще раз обида. И уже из принципа стоял, схватившись за решетку еще пышущего жаром радиатора, старший лейтенант. И Юрка, его лучший водитель, дважды подрывавшийся на минах, Юрка, который осенью согласился не увольняться в запас до тех пор, пока не выведет свой “Урал” в Союз, и который опять, словно назло судьбе, повел его в Афган, – он тоже стоял рядом и, небритый, ухмылялся в лицо такому же небритому майору.

Тот скривил в усмешке потрескавшиеся от ветра губы, но скривил, видимо, чрезмерно: нижняя губа лопнула и ранка тут же наполнилась капелькой крови. Боль, видимо, подстегнула майора, и он кивнул окружившим его десантникам. Сразу четверо схватили старшего лейтенанта и водителя за руки, стали отрывать от машины. Автомобилисты вцепились в нее, и тогда их просто подбили под ноги и оттащили в сторону.

Сверкая отполированными траками, БМП начала подбираться к “Уралу”. Юрка перестал вырываться, сел на снег, снял шапку и молча смотрел, как тыркается в его машину бээмпешка, сама скользя к пропасти.

– Муку под гусеницы, – негромко приказал майор подошедшему капитану-десантнику.

Тот подумал, что ослышался. Потом, словно обращаясь за разрешением, бросил взгляд на старшего лейтенанта и, вспоров штык-ножом мешок, высыпал муку на дорогу,

– Вот так, при церберах, и провоевали все свои два года? – отвернувшись от дороги, зло посмотрел на майора Верховодов. – Они и своим руки скрутят, и вас, если пуля прилетит, закроют своей грудью. А, майор?

Косте очень хотелось еще раз вывести из себя майора, чтобы он вновь скривился и вновь лопнула губа и выступила кровь. На морозе и ветру это очень больно…

Но майор молча смотрел на работу своих подчиненных и был безучастен к словам старшего лейтенанта.

– Не, майор, ты все-таки фрукт, – перешел на “ты” Костя. “Ну, и что ты мне сделаешь, что? Да ничего”. – Вы, десантники, я слышал, нас “солярой” зовете и везде хвастаетесь, что без вас ни одно стоящее дело не затевается. Так ты что, майор, и раньше свои задачи выполнял за счет других? И небось награды за это имеются? – Костя потянулся к бушлату майора, но сразу двое десантников схватили его руку и заломили за спину. – Ого, как охраняют. Долго будешь жить, майор.

– Товарищ старшин лейтенант, – позвал Юрка.

Верховодов, все поняв, посмотрел на дорогу.

БМП, перемалывая муку, по башню белая от нее, уже подтолкнула “Урал” к самому краю пропасти. Передние колеса машины вдруг резко подбросило вверх, и старший лейтенант прикрыл глаза: как похоже срываются в пропасть автомобили…

– На, выпей, – услышал он голос майора.

Тот держал фляжку с уже отвинченной пробкой и старший лейтенант уловил запах спирта. Молча взял флягу, зачерпнул пригоршню снега. Глоток получился большим – Костя лил в себя спирт, пока не перехватило дыхание, и только после этого уткнулся ртом в жесткий, колючий снег, заглушая огонь.

– Я понимаю тебя, лейтенант, – тихо говорил в это время майор. – Но не держи на меня зла. Отойдешь – сам поймешь, что иначе нельзя было.

Что отходить – Костя с самого начала знал, что машину надо сбрасывать. Он бы и сам ее сбросил, без майора. Просто подошло, подперло к горлу скопом сразу все, чем издергалась душа за афганские годы, за годы знакомства с Юлей. Это могло сорваться вместе с ним в пропасть, похорониться под грудой железа и белым снегом, но раз осталось, раз вышло, то и перемололо Костины нервы. Просто майор оказался рядом в этот миг, а под горячей рукой и невиновные виноваты.

А мимо них уже карабкалась “ниточка” майора – увешанные ящиками, “буржуйками”, дровами “бэтры”, изношенные бээмпешки и не менее изъезженные “колеса”. Поземка, цепляясь за рассыпанную по склону муку, поднамела снежку, и Верховодов опять же чисто машинально отметил: “Теперь и мы спустимся”.

Наверное, впервые за все это время Верховодов посмотрел на свою колонну. Его “ниточка” замерла у самого обрыва, и, как много раз до этого, поднимавшиеся вверх десантники хоть на мгновение, но выбрасывали из кабин и люков сжатый кулак. Его водители сдержанно кивали в ответ: после сцены с майором они не знали, как относиться к “десантуре”. Командир не позвал на помощь – значит, так было нужно, но все равно…