День вампира - [32]

«Как все было бы просто, расстреляй его мужики сразу, едва поймав», – родилась в сотый раз мысль, подлая, но разумная. Подговорив зашишевских поймать «зверя», Лузгин взвалил на себя ношу, с которой теперь просто не мог справиться. Душа разрывалась от боли за Вовку, а выхода никакого не придумывалось.

Вервольф обречен на одиночество. Он ни разу не почуял ни намека на присутствие где-то подобных себе. Вовка был уверен, что «унюхал» бы другого оборотня с громадного расстояния. Но ему не виделось самой возможности зарождения таких существ. Будто не предполагалось их здесь. Россию населяли люди, звери и тоненькая, едва заметная прослойка «нелюдей».

Значит, надо как-то устраивать Вовкину судьбу именно сейчас. Пока у вервольфа сохранился интерес к жизни и хватает воли контролировать свою нечеловеческую составляющую.

Идею притащить Вовку в Москву, прямиком в редакцию, Лузгин отмел давно и сразу. Технически это было вполне решаемо, нехитрыми партизанскими методами. Но что дальше? Сенсационный материал? Телевидение, консилиум ученых, скандал. На короткое время Вовка становится ярмарочным уродом, получает тяжелейший стресс, а потом исчезает в каком-нибудь научном центре. Страна – та небольшая часть ее, которая поверит в реальность сенсации – забывает о чуде через неделю. И нету Вовки. Растворился в информационном поле.

Почему тогда сразу, без скандала и шума, не направить мальчишку туда, где им займутся? Должны в России найтись какие-то закрытые «фирмы», интересующиеся подобными аномалиями. Были же они в СССР. Если верить слухам. И сейчас наверняка есть. Не может их не быть. Пусть забирают вервольфа. Худо-бедно, там Вовка почувствует себя нужным. При деле. Не разрежут же его на части для подробного исследования, елки-палки!

И будет парень жить.

Вот только как рассказать ему об этом?

«Чистой воды попытка свалить ответственность с себя. Я виноват, конечно. Но я не виноват. Мне надо возвращаться к жизни самому. Заново ее выстраивать. Интересно, насколько повлиял на это мое решение Вовка? Похоже, еще как повлиял. Что ж хреново так, а, люди?»

Вовка доел кашу, облизал ложку, повернулся к Лузгину и послал ему легонький сигнал утешения. Оборотень не понимал, что именно творится с его другом, но чувствовал, до чего тому плохо.

Лузгин, как мог, передал оборотню мысленно, что им предстоит большой серьезный разговор о Вовкином будущем. Передал и сам опешил – хорошо получилось, емко, образно.

Вовка занервничал, но ответил, что готов к беседе в любое время.

Тут его позвали загружать в пилораму бревно. Лузгин закурил. В поле зрения снова показался Муромский.

– Ты не жалей его, Андрюха.

У удаляющегося Вовки на загривке встопорщилась шерсть.

– Хочу, и жалею, – сказал Лузгин. – Вы, что ли, не жалеете никого?

– Да я всех жалею. Тебя вот, например. Людей жалеть надо.

– Беспредметный какой-то разговор.

– Точно. Я это… Что за фокус ты задумал с фотографиями?

– Спорю на бутылку – когда мы приедем забирать отпечатки, нас встретит ФСБ. Заинтересованное дальше некуда.

Муромский заметно поежился.

– Я с ними разберусь, – заверил Лузгин. – Вы-то при чем? Вы герой, поймали вервольфа… Согласитесь, так удобнее. Чем ехать к ним и доказывать, что у нас не приступ белой горячки, сразу доказательства на бочку – хлоп!

Муромский шумно вздохнул.

Лузгин заметил, как Вовка издали коротко зыркнул веселым глазом. Оборотню явно нравилось замешательство Муромского. Сути разговора он не понимал, но результат ему был по душе.

– В «Кодаке» отсматривают негативы, – объяснил Лузгин. – И если обнаружат нечто странное, тут же стучат. Попробуй отнеси туда пленку с окровавленным трупом, увидишь, что будет. Они, конечно, сволочи, и для себя трудятся. Я слышал, почти у каждого проявщика есть фотоальбомы по интересам. Кто отбирает прикольные снимки, кто по бабам специализируется… Ладно, бог им судья. Главное, они отслеживают все, выходящее за рамки закона и нормы. Уж такое чудо, как Вовка, не проглядят. Надеюсь, капнут именно в ФСБ. Но даже если ментам – будьте спокойны, я все устрою. С московскими журналистами никто не хочет связываться. Нас либо уважать приходится, либо сразу убивать.

– Вот это я давно понял! – веско сказал Муромский и тяжело утопал к пилораме.

* * *

Лузгин отщелкал все тридцать шесть кадров – оборотень анфас и в профиль, в полный рост, лежа, сидя, в движении… Несколько снимков с мерной рейкой. Только на природе – ни разу в кадр не попал человек или строение. С Вовки даже ошейник сбили. Лузгин очень не хотел, чтобы остались какие-то доказательства причастности зашишевских к поимке «зверя». Он и думать забыл, как уговаривал крестьян стать героями сенсации. Слишком все изменилось с тех пор.

Местные вроде бы не возражали. Они, кажется, поняли, что странная история с вервольфом близится к концу – и бог с ней. Один Сеня повздыхал немного. Но Муромский сказал ему: «Дедушка, забудь. Ну его на хер. Оно нам надо?» Дедушка согласился: не надо.

Вовка позировал охотно. Он четко увязал фотосессию с будущими переменами в судьбе, которых немного страшился, но и страстно желал. Оборотень устал. Ему хотелось вырваться из рамок, четко выставленных Зашишевьем.