День святого Жди-не-Жди - [15]

— Да? — заинтересовался Мачут.

Мандас даже не вздрогнул, поскольку лгал.

Возникла пауза.

— По-вашему, кто выиграет Весенник в этом году? — спросил Мазьё, дабы выйти из области неведения и вступить в область предположения.

— Есть шанс у Роскийи, — сказал Мачут.

— И у Бонжана тоже, — сказал Мандас, — он — настоящий знаток и наверняка будет среди лидеров.

— Бонжан вчера так нажрался! — сказал Мазьё. — Пришлось нести его до дому.

— А вот и он сам, — сказал Мачут.

И действительно, в кафе вошел Бонжан в сопровождении двух сыновей и брата-сельчанина. Мандас, надеясь выудить дополнительные сведения от Манюэля, зацепил квадригу:

— Бонжан! Идите сюда! Здесь свободно!

Все очень шумно расселись.

— Ну и ну, — сказал Бонжан, — я бы чего-нибудь пригубил. В день святого Жди-не-Жди едва встанешь, а во рту уже засуха.

— Уж здесь-то мы не завянем, — сказал дядя, заказывая фифрыловки на всех.

«Вот сельчанин, каких уже не бывает», — подумали торговцы.

— Ну, как, вы уже все расставили? — спросил Бонжан.

— Да, — сказали остальные.

— Сейчас глянем, — сказал дядя. — Хоть стоило ради этого приезжать-то?

— Мэр устроил такую выставку, какой не было со времен выставки вашего деда, — сказал колбасник.

Мачут очень гордился своим Родимым Городом; он в подробностях знал его историю, особенно малую, и в своей профессиональной деятельности обогащал речь примерами и анекдотами, которые черпал из местных анналов. Родословную каждой свиньи — наизусть.

— Ну, поглядим, поглядим, — сказал дядя, которого прошлогодний праздник скорее разочаровал.

— Ну, Манюэль, ты после этого еще видел Пьера Набонида? — спросил Мандас.

— Не-е, гыспадин Мандас, — ответил Манюэль. — Наверное, он готовит свою речь.

— Что значит «речь»? — спросил Мазьё.

— Без четверти двенадцать, — закричал Мачут. — Мы опоздаем.

— Надо бежать, — сказал Мандас.

Трое торговцев утерли усы и вскочили.

— Еще увидимся, — крикнул Бонжан.

— Само собой, — согласились они и вышли, оставив дядю расплачиваться за напиток.

— Ну, — спросил Бонжан у сына, — теперь, когда они ушли, скажи-ка мне, шоэтта за речь такая.

— Да брось ты, — сказал Обскар, — тебя всегда тянет заморочиваться.

Он хихикнул, что обычно делал, употребляя городские вокабулы.

На Центральной Площади было море посуды. Сотнями растягивались полные столовые сервизы и композиции из отдельных предметов. На транспарантах указывались имена владельцев коллекций; сами они стояли рядом и ожидали начала Праздника, назначенного на полдень. Груды посуды были более или менее значительными и весьма различались как количеством, так и качеством. Циркулирующая толпа беспристрастно оценивала предметы и, не задумываясь, безжалостно критиковала скаредно или скудно представленные экшпозиции.

Бонжан, дядя Обскар, Манюэль и Роберт смешались с толпой. Первым участником, встретившимся на их пути, оказался колбасник Мачут. Возле него стояли всего одна стопка блюд, несколько глиняных мисок и набор маленьких чайных чашек.

— У вас вроде бы одно блюдо треснутое, — подозрительно предположил Бонжан.

Это предположение немедленно привлекло внимание тех, кто его услышал, и вокруг Мачута сразу же образовался круг. Колбасник яростно запротестовал:

— Да за кого вы меня принимаете? Это ж надо такое сказать! И потом, какое из них треснутое, ну скажите!

Бонжан ткнул пальцем. Мачут принялся вертеть блюдо во все стороны.

— Ну, что? Треснутое? Где треснутое?

Блюдо было не треснутое.

— Ладно, ладно, хорошо, — успокоили его.

— Не намного же вы раскалываетесь в этом году, Мачут, — не сдавался Бонжан.

— А эти чайные чашки? — возразил колбасник. — Разве некрасивые? Свадебный подарок моей тетки. Взгляните. Привезено из Чужеземья. У них это что-то вроде маленьких солнечных часов. Как только чужеземцы видят такую чашку, то сразу же знают, что уже пять часов пополудни.

Бонжан не любил рассказы о путешествиях и перестал придираться. Следующие разделы не представляли собой ничего выдающегося: банальная кухонная посуда, но в достаточном количестве, дабы не вызвать презрение общественного мнения — много фаянса и мало фарфора. Дальше размещалась коллекция Зострила: В этом году он отличился как количеством, так и однородностью: выставил две тысячи семьсот пятьдесят фарфоровых кофейных чашек. И ни одной треснутой, что подтвердил сегодня утром городской страж. Восхищенный шепот окружал владельца экшпонатов, который элегантно опирался на клюшку для гольфа. Предмет вызывал у зрителей сильное любопытство.

— А это что такое? — спрашивали у Зострила.

— Подарок моего друга Мандаса. Привезено из Чужеземья.

— А для чего это? — спрашивали у Зострила.

— Ну, это все ихние штучки. Чужеземцев вообще трудно понять. Это якобы для того, чтобы в газоне делать дырки.

Роберт и Манюэль застыли, снедаемые яростным желанием заиметь такую же штуковину, но тут их внимание привлек соседний участок. Коллекция состояла исключительно из старых и довольно редких тарелок, которые Лё Бестолкуй постарался представить как можно выгоднее. Они не выстраивались в стопки, а лежали на земле порознь. На некоторых были видны следы реставрации, но, учитывая их историческую ценность, это не явилось поводом для дисквалификации. Роберт и Манюэль задержались, рассматривая экшпонаты с картинками юмористического, а местами и скатологического характера. Насмеялись вдоволь. Мандас представлял всего лишь две салатницы и три соусницы; в этом году он выступал во внеконкурсном показе. Чуть дальше располагался Капюстёр со своей коллекцией десертных тарелок, иллюстрированных ребусами. Но ребусы уже демонстрировались в прошлом году, к тому же, по мнению любителей, коллекция Роскийи была намного полнее. И наконец, на краю площади, вдоль специально возведенного ограждения, красовалась посуда мэра. Она вписывалась в прямоугольный параллелепипед стометровой длины, десятиметровой ширины и пятиметровой высоты. Было выставлено более 5000 тарелок, 12 000 кофейных чашек, 20 000 чайных чашек, 7000 супниц, 300 графинов, 250 десертных тарелок, 1200 круглых блюд, 1500 овальных блюд, 2000 салатниц, 4123 соусницы, 20 розеток, 350 сахарниц, 7 масленок, 12 000 кофейников и не менее 317 000 подставок для яиц.