День свершений - [12]

Все было кончено.

Грозовой, напряженно пульсирующий свет лился через занавески, где на подоконнике рдела огненная герань.

— Ладно, — сказал Денисов. — Я тебя увезу, мы больше не расстанемся. Мне обещали место у Глебовицкого в Ленинграде. Сам Глебовицкий обещал. Я все-таки неплохо разбираюсь в эволюционной систематике.

А Вера погладила его по колючим глазам.

— Бедный путешественник… Так и будешь метаться из института в институт, нигде не задерживаясь?

— Отряхни прах городов, — процитировал он, — отряхни прах незнакомой речи, прах дружбы и вражды, прах горя, любви и смерти. О свободный человек, избравший свободу! У тебя есть только ветер в пустыне!

— Галеви?

— Ибн Сауд. «Скрижали демонов».

Вера вздохнула.

— Хорошо, — нетерпеливо сказал он. — Я тоже останусь. Наверное, тут нужны учителя, я могу вести математику, физику или биологию в старших классах.

— У нас нет биологии, и у нас нет старших классов…

— Хорошо, я буду вести чистописание, — он притянул ее за кружевной твердый учительский воротничок, облегающий слабую шею, и поцеловал в холодный лоб.

Все было кончено.

Лиловая опушь мерцала на предметах — электричеством грозы. В «Скрижалях демонов» сказано: «Каждый имеет свой час, но час этот никому не ведом, ибо длится он только мгновение и проходит, едва начавшись».

— Мне нужно видеть это место, — уже совсем другим голосом произнес он.

— Боже мой…

Вера тут же встала.

Они вышли на улицу. Фиолетовый сумрак сгущался между заборами, из-под которых торчала жилистая крапива. Пустые проволочные ветви яблонь, как живые, скребли по доскам, а дальше за ними вздымались бревенчатые пугала домов.

Стояла чудовищная тишина.

— У вас тут все вымерли, что ли? — напряженно спросил Денисов.

На перекрестке из тени засохшей ивы навстречу им выбежал запыхавшийся человек с кобурой на кожаной куртке, в широких галифе и в совершенно стоптанных рваных сапогах, преграждая путь, махнул рукой:

— Документы!..

Денисов, удивляясь, достал паспорт.

— Документы, граждане!..

Беззвучная синерукая молния располосовала небо, на долгую секунду выхватив седые разнобокие крыши, корчу сплетенных ив, собаку, чешущую в пыли больное розовое брюхо.

— А где он? — растерянно спросил Денисов.

Человек исчез.

— Не знаю, — сказала Вера и передернула плечами.

Рухнул запоздалый гром, и, словно по сигналу его, неизвестно откуда, двинулся неторопливый густой, мощный ветер, выше заборов накручивая пылевые столбы. Денисов щурился. В деревянных переулках перебегали какие-то тени. Колотил сторож далекой палкой. Пыль скрипела на зубах.

Все было кончено.

Лука Давид писал: «Суть вещей постигает лишь тот, чья душа стремится к чистому знанию». В двадцать восьмом году, изучая тупики гносеологии, роясь в архивах Государственной библиотеки, он прочел эти слова. Был июнь, поздний субботний вечер, шелестела темная листва в Екатерининском саду. Он сидел, будто оглушенный. В абсолютной чистоте знания было нечто незыблемое. Нечто от первооснов — мира. От галактических сфер. Ведь законы природы не зависят от наблюдателя. Это был путь — «прокол сути», как говорил Сапсан. Но путь этот никуда не вел. Или уже не хватало сил и терпения.

Все было кончено.

От горизонта до горизонта полыхнуло бледным огнем, и желтые мгновенные червяки, извиваясь, брызнули с одежды, а у Веры в поднявшихся волосах послышался сухой треск.

Она пошатнулась.

— Давай вернемся!

— Ни за что! — весело сказал Денисов.

— Ты с ума сошел…

— Мне это и требуется.

— Нас убьет молнией…

Тогда он прижал ее к себе и, несмотря на сопротивление, опять поцеловал в твердые губы.

— Я люблю тебя!

И Вера подняла тонкую руку.

— Здесь…

Он заметил наверху мост с обрушившимися перилами, под коротким пролетом которого медленно и лениво, обнажая скользкую тину на камнях, струилась черно-зеленая Поганка. Это была именно Поганка, он узнал. Полчища сонных лопухов стекались к ней. На другой стороне, как ведьмины метелки, торчали голые ветлы, и в мертвой неподвижности их было что-то пугающее. Он уже видел все это. Хотя — нет! Конечно! Это была ложная память, мираж, — фактор, сопутствующий «проколу сути». Огромный валун серым лбом высовывался из воды. Хватит выдумывать, сказал он себе. Нет никакого «прокола сути». Нет никакого «внутреннего зрения». Ничего нет. Обман.

Все было кончено.

Вера сильно тянула его:

— Пойдем…

— Ты прости, я приехал — иди, иди, дождь, страшно, я потом — завтра, или не приду… — быстро и неразборчиво пробормотал он, оторвал ее пальцы и по глинистой насыпи вскарабкался на мост. Останки перил шелушились краской. Дерево было горячее. Грохотало уже непрерывно. Лопухи при вспышках казались черными. Вера стояла внизу и махала руками. Это было здесь — второго июня. Много лет назад. Денисов не знал, чего он ждет сегодня. Наверное, чуда. Чуда не происходило. Видимо, следовало приехать сюда именно второго июня. Или совмещение календарных времен не так уж важно? Молния разорвалась прямо в лицо. Он на секунду ослеп. А когда схлынули красные и сиреневые пятна, плавающие в глазах, то в полумраке, оцепенело окутавшем мир, он увидел, что по мосту, пригибаясь, бежит человек с винтовкой и кричит что-то, разевая огромный жилистый рот. Видно было удивительно ясно, как под рентгеном. И еще несколько человек побежали к мосту, оборачиваясь и вскидывая винтовки. Денисов вдруг услышал выстрелы — хлесткие, пустые. Это вовсе не сторож колотил в колотушку. А от здания гимназии, от железных ворот с вензелем, четко затыртыкал пулемет. Денисов даже пригнулся. Кто-то из бежавших толкнул его, кто-то вскрикнул. Упала к ногам простреленная фуражка. Сапсан, как и все — в гимнастерке и обмотках, — появился на середине моста, размахивая маузером. «Ложи-ись! Ложи-ись!..» Часть бойцов залегла, и дула ощетинились из лопухов, но большинство побежало дальше — с размазанными от беспамятства лицами. Их было не остановить. Денисов почему-то оказался внизу, он не помнил, где его столкнули, и в бледном пузыре света видел, как, изогнувшись, занеся маузер, оседает Сапсан — метрах в пяти от него. Все происходило очень замедленно, точно со стороны. Ухнула пушка вдоль Сибирского тракта, и на другом берегу Поганки вспучился земляной разрыв. Тогда даже те, кто залег в лопухах, побежали дальше. А некоторые падали и оставались лежать. И Сапсан остался лежать. Денисов опять вскарабкался наверх. Черная пыль выедала глаза. Лицо Сапсана было в крови и в разводах потной грязи. Зрачки его закатывались голубоватыми белками. Шевельнулись разбитые губы. «По-бе-да…» — прошептал Сапсан. Денисов, как мог бережно, поддерживал его тяжелую голову. Из пустоты появилась Вера и, взяв за плечо, умоляюще сказала: