День саранчи - [98]
Он отвернулся и закурил. В дверь постучали. Он открыл, ворвалась Мери Доув и сжала Фей в объятиях.
Мери тоже просила Фей быть мужественной. Она выразила это иначе, чем он, и ее слова прозвучали гораздо убедительнее:
— Покажи характер, подруга. Не распускайся, покажи характер.
Фей оттолкнула ее и встала. Она в отчаянии сделала несколько шагов по комнате и снова села на кровать.
— Я его убила, — простонала она.
И Мери и Тод энергично запротестовали.
— Я его убила, слышите?! Я! Я!
Она начала всячески себя поносить. Мери хотела остановить ее, но Тод не дал. Фей начала представляться, и он чувствовал, что если ей не мешать, то она сумеет как-нибудь спрятаться от горя.
— Она выговорится и утихнет, — сказал он.
Покаянным голосом Фей стала рассказывать, что произошло. Она пришла со студии и нашла Гарии в постели. Она спросила, как он себя чувствует, и, не дождавшись ответа, отвернулась от него, чтобы посмотреться в зеркало. Потом стала пудриться и сказала ему, что видела Бена Мёрфи и что если бы Гарри чувствовал себя лучше, Бен, может быть, занял бы его в эпизоде на Бауэри-стрит. Ее удивило, что, услышав имя Бена, Гарри не закричал, как обычно. Он завидовал Бену и всегда кричал: «Да пошел он к черту, я знал его, когда он плевательницы у негров в баре чистил».
Она сообразила, что ему, наверное, нехорошо. Но не обернулась, потому что увидела намечающийся прыщик. Он оказался всего лишь пятнышком грязи, которую она стерла; но после этого ей пришлось пудриться сызнова. Занимаясь этим, она сказала, что, если бы у нее было новое вечернее платье, она могла бы сняться в костюмной массовке. И чтобы подразнить его, пригрозила: «Если ты не можешь купить мне вечернее платье, я найду кого-нибудь, кто сможет».
Когда он ничего не ответил, она разозлилась и запела «Елки - палки». Он не сказал, чтобы она замолчала, и она поняла, что ему плохо. Она подбежала к кушетке. Он был мертвый.
Закончив рассказ, она зарыдала тоном ниже, почти воркуя, и начала раскачиваться взад-вперед:
— Бедный папа… Бедный, миленький…
Как они веселились вдвоем, когда она была маленькой. И как бы ему ни было туго, он всегда покупал ей конфеты и кукол, и как бы он ни устал, он всегда играл с ней. Он носил ее на закорках, и они катались по полу и хохотали, хохотали.
Рыдания Мери подхлестнули Фей, и обе зашлись в плаче.
В дверь постучали. Тод открыл и увидел миссис Джонсон, привратницу. Фей помотала головой, чтобы он ее не пускал.
— Зайдите попозже, — сказал Тод.
Он захлопнул дверь у нее перед носом. Минутой позже дверь опять отворилась, и миссис Джонсон нахально вошла. Она воспользовалась отмычкой.
— Уйдите, — сказал он.
Она попыталась протиснуться мимо него, но он держал ее, пока Фей не велела ему отпустить.
Миссис Джонсон ему активно не нравилась. Это была назойливая, суматошная женщина с мягким и пятнистым, как печеное яблоко, лицом. Позже он обнаружил, что ее коньком были похороны. Увлечение похоронами имело не болезненный характер, а скорее церемониальный. Ее интересовало красивое расположение венков, порядок процессии, одежда и поведение провожающих.
Она подошла прямо к Фей и остановила ее рыдания коротким:
— Что ж, мисс Гринер…
В ее голосе и манерах было столько властности, что она преуспела там, где Мери и Тод потерпели неудачу.
Фей смотрела не нее почтительно.
— Во-первых, милая, — сказала миссис Джонсон, загибая большой палец на правой руке указательным пальцем левой, — во-первых, вы должны понять, что моя единственная цель в этом деле — помочь вам.
Она сурово посмотрела на Мери, затем на Тода.
— Выгоды мне от этого никакой, а только одно беспокойство.
— Да, — сказал Фей.
— Так. Чтобы помочь вам, я должна сперва выяснить некоторые детали. Остались ли после покойного какие-нибудь деньги или страховка?
— Нет.
— У вас есть деньги?
— Нет.
— Вы можете их занять?
— Не думаю.
Миссис Джонсон вздохнула:
— Тогда его придется хоронить за казенный счет.
Фей молчала.
— Разве вам не понятно, детка, что за казенный хоронят только в могиле для бедняков?
Столько презрения было вложено в «казенный» и столько ужаса в «бедняков», что Фей залилась краской и снова зарыдала.
Миссис Джонсон притворилась, что уходит, и даже сделала несколько шагов к двери, но передумала и вернулась.
— А сколько стоят похороны? — спросила Фей.
— Двести долларов. Но можно хоронить в рассрочку — пятьдесят долларов сразу и по двадцать пять в месяц.
Мери и Тод вмешались хором:
— Я достану деньги.
— У меня есть немного.
— Вот и отлично, — сказала миссис Джонсон. — И по меньшей мере еще пятьдесят вам потребуется на непредвиденные расходы. Я этим сейчас займусь и все устрою. Вашего отца похоронит мистер Холсеп. Он сделает это как надо.
Она пожала руку Фей, словно поздравляя ее, и торопливо ушла.
Деловой разговор миссис Джонсон, видимо, пошел Фей на пользу. Она подобрала губы, и глаза ее высохли.
— Не беспокойтесь, — сказал Тод. — Денег я наберу.
— Нет, спасибо, — сказала она.
Мери открыла сумку и вынула свернутые в трубочку деньги.
— Вот немного.
— Нет, — сказала Фей, отталкивая их.
Она села и задумалась; потом подошла к туалетному столику и начала приводить в порядок лицо, покрытое разводами от слез. При этом на губах ее была суровая улыбка. Вдруг она обернулась, не донеся помаду до рта, и заговорила с Мери:
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.