День рождения - [33]
Мака каждое утро боялась, что темнота так и не уйдет с холодной улицы, с крутой лестницы, из-под голых каштанов. Длинная ночь начиналась, когда приходили столовники со скрипучими сапогами и голосами, когда на столе робко расцветал бутончик коптилки. Кончалась ночь, когда Мака поднималась по лестнице, стеганым одеялом. Только этот маленький кусочек ночи она могла побыть с Тамарой. А Тамара целые дни спала, придавленная подушкой, закрытая одеялом, спрятанная от всех.
Столовники приходили, грохоча дверями, стульями и ногами. Они отхаркивались, откашливались, шумно чавкали и хлебали. Жирные тарелки поднимались перед Макой и на месте вымытых сейчас же снова вырастали груды грязных. От таза с горячей водой поднимался густой пар, вилки и ножи скользили в руках. Потрескавшиеся Макины руки, красные и распухшие, ныряли вместе с мочалкой в таз, и тарелки тарахтели, дымясь, вылезая из кипятка.
Когда уходил последний столовник, Мака сметала со скатерти корки, кости, окурки и огрызки. Выметала гору земли и песка, подбирала бумаги и спички.
Когда все было убрано и вымыто, Полина Васильевна разрешала Маке поесть. Объедков на тарелках было много, но Мака ничего уже не хотела. Вилки и ножи стучали друг о друга, тарелки прыгали, переворачивались с боку на бок… У Маки слипались глаза.
— Опять не доела? Не хочешь есть? — удивлялась Полина Васильевна. — Ну, как хочешь.
И она, зевая, почесываясь, ложилась на свою кровать.
Мака с трудом влезала на сундучок и обнимала Тамару. Тамара согревалась у Маки в руках и становилась теплой и живой.
Мака не могла вытянуть ноги на сундучке. Он был коротким. Но на нем Мака чувствовала себя дома. Это был ее сундучок. В нем лежало Макино платье, синее в белую горошинку. Оно уже не налезало на Маку. Но его шила мама… В сундучке лежало все то, что принадлежало Маке. На сундучке жила сама Мака.
— Маша, — вдруг иногда уже поздно вечером сонным голосом говорила Полина Васильевна, — сбегай в лавочку.
И Мака должна была снова вскакивать и бежать, натянув шубку, по темной улице, по снегу, по морозу.
Лавка была на другой улице. Каждый раз днем, идя за покупками, Мака проходила мимо углового дома с палисадником. Снег на дорожках там всегда был расчищен. На круглых клумбах, запушенных снегом, росли аккуратные елочки. Днем между клумбами гуляли аккуратные девочки. У них были розовые щеки и толстые косички. Девочки не смотрели на улицу. Они поочередно возили друг друга на санках.
Как-то раз Мака несла в одной руке бидон с керосином, в другой руке — кошелку с покупками. Бидон был тяжелый. Мака поставила его на тротуар и подышала на замерзшую руку. Она остановилась как раз около красивого палисадника. Девочки стояли на дорожке. Они, наверное, только что пришли из школы. В руках у них были книги, стянутые ремешками. Они увидели Маку.
— Кухарка, — сказала старшая девочка, показала на Маку варежкой и засмеялась.
— Кухарка, — повторила младшая и побежала по дорожке.
Вечером пришел Семен Епифанович. Мака кончала мыть посуду.
— Ну хорошо, Полина Васильевна, — сказал Семен Епифанович. — Ну хорошо. Кажется, девочка выучилась мыть посуду. Но она должна выучиться еще чему-нибудь… Девочке нужно ходить в школу. Все дети теперь ходят в школу.
Полина Васильевна зевнула и вытащила шпильки из прически. Тяжелая коса шлепнулась ей на спину.
— Успеется, — сказала она, — пускай мне помогает.
Семен Епифанович вдруг покраснел и выпрямился.
— Слушайте, умница, — тихо сказал он. — Вы на деньги этой девочки открыли столовую. И совсем забыли, что должны ей дать образование. Вы забыли, что теперь советская власть. Если вы не хотите делать то, что нужно для девочки — это сделает советская власть. Советская власть никого не забывает.
Он хлопнул дверью и ушел.
Полина Васильевна посмотрела на Маку прищуренными глазами.
— Ты разве хочешь учиться? — медленно спросила она.
Мака вспомнила девочек в палисаднике. «Кухарка», — сказали они.
— Я хочу учиться. Я хочу ходить в школу, — прошептала Мака, прижимая к груди мокрую тарелку.
Глава XXXIV. «Ленин так распорядился…»
Полина Васильевна ушла за покупками. Мака растапливала печку. На дворе было сыро. Ветер задувал дым обратно в трубу, и дрова не разгорались. Мака перепачкала руки сажей и золой, вытаскивая и снова подкладывая дрова. Дым щипал ей глаза. Мака терла глаза руками и снова зажигала непослушные лучинки.
Кто-то постучал в дверь. Мака, так и держа в руке обуглившиеся щепочки, открыла.
За дверью стояла незнакомая женщина. Она прятала подбородок в меховой воротник. Серая вязаная шапочка сидела у нее на голове. Увидав Маку, женщина улыбнулась. Так хорошо и весело улыбнулась, как давно уже никто не улыбался Маке. Мака почему-то смутилась. Свободной рукой она поспешила пригладить волосы и смахнуть сажу с лица, но женщина громко засмеялась.
— Ты не вытирайся рукой, — сказала женщина, смеясь. — Смотри, какая у тебя лапа черная!
Мака посмотрела на свою руку и тоже засмеялась. Женщина вошла в кухню, осмотрелась.
— Не разгорается? — сказала она. — Ну-ка, давай я попробую.
Может быть, ветер подул в другую сторону, может быть, щепочки высохли, но только огонь весело побежал по лучинкам, по дровам, дрова весело затрещали и загорелись.
