День рождения Лукана - [60]

Выступление Нерона в неаполитанском театре было отмечено двусмысленным знамением: после его окончания опустевший театр вдруг рухнул. Сам Нерон счел это знамение благоприятным и уже направлял свои стопы в Брундизий, чтобы ехать в Ахайю. Но, доехав до Беневента, задержался там, забавляясь состязаниями гладиаторов школы Ватиния. Ватиний вошел в круг новых его приближенных, подобных Тигеллину. Это был площадной шут, низкий как происхождением, так и душой. К сенатской знати он пылал такой ненавистью, что самому цезарю говорил: «Цезарь, я ненавижу тебя за то, что ты сенаторского сословия». И ему это сходило с рук, потому что он выражал мысли о сенате самого цезаря.

После этого рассеявшаяся было и забытая Луканом и Поллой угроза поездки в Египет внезапно возникла вновь. По какой-то причине Нерон передумал ехать и в Ахайю, опять вернулся в Рим и вновь заговорил о посещении Египта и других восточных провинций. Правда, в особом, изданном по случаю, указе он сообщал, что его отсутствие будет непродолжительным. Полла видела в этом зацепку для Лукана: подвергать тяготам непродолжительного путешествия человека, еще не выздоровевшего окончательно, было бы слишком явной жестокостью. Либо Нерон оставит его в покое, либо, взяв с собой, позволит ему остаться в Египте. Лукан же совсем не разделял ее надежд на лучшее и говорил, что зацепка эта скорее не для него, а для Нерона: тот не упустит случая позаботиться о нем примерно так же, как ранее позаботился о Бурре. Действительно, приглашение не заставило себя долго ждать.

Удрученный неприятным известием, Лукан начал готовиться к отъезду. Больше всего его беспокоила судьба неоконченной «Фарсалии». На этот раз он твердо сказал, что Поллу с собой не возьмет, потому что остаться в Риме будет безопаснее не только для нее, но и для поэмы.

– Будем надеяться, что боги смилостивятся надо мной, и я вернусь! – утешал он жену, не замечая, что сам противоречит своим недавним словам. – Проливать мою кровь ему нет смысла: про «Фарсалию» он не знает, а в остальном я веду себя примерно. Просто помотать меня в путешествии, зная, что слишком быстрый переход из-под одного неба под другое[126] не пойдет мне на пользу, – это более вероятно. Но я буду очень стараться не развалиться – ради тебя и назло ему. В конце концов, все равно отправляемся мы в Египет, а не в Германию и не в Британию, и морскую качку я, по крайней мере, раньше переносил спокойно. Зато по возвращении на остаток лета мы с тобой опять уедем в Кампанию – до запрета на это наше «божество» пока еще не додумалось.

Полла слушала его словно окаменевшая. Она поймала себя на том, что они уже совершенно всерьез и как вероятное будущее обсуждают то страшное, что еще год назад казалось лишь чистым умозрением. Полла смотрела на продолжавшего говорить Лукана и не слышала его слов, потому что вдруг впервые ясно осознала неизбежность того, что скоро – чуть раньше или чуть позже – его потеряет, а осознав это, зарыдала в голос и бросилась ему на шею. Он прижал ее к себе, целовал, утешал, что-то объяснял, доказывал, о чем-то просил – она не слышала его…

Буквально в тот же день Лукан вложил в уста Помпея утешение его жене Корнелии и продиктовал его Полле:

Женщина, предков твоих благородство тебя осеняет, —

Что же теряешь ты мощь при первом ударе Фортуны?

Случай явился тебе прославиться ныне навеки.

Славен твой пол не оружием битв, не блюденьем законов, —

Помощью мужу в беде. Приди же в себя поскорее,

И да сразится с судьбой твоя верность: пусть я, побежденный,

Буду дороже тебе; я – твоя величайшая слава

С часа, как связки мои, и сонм законный Сената,

И вереница царей от меня отвернулись: с Великим

Будь же отныне одна! Беспредельная скорбь неуместна,

Если супруг еще жив; оплакивать мертвого мужа —

В этом последний твой долг. Так, в этой войне ничего ты

Не потеряла еще: ведь жив после битвы Великий, —

Только удаче – конец: ты плачешь над тем, что любила!»

Но тучи рассеялись вновь, и самым неожиданным образом, за несколько дней до предполагаемой поездки.

По случаю предстоящего путешествия Нерон отправился принести обеты богам. Его сопровождали все, кто должен был ехать с ним, в том числе и Лукан, а также сенат в полном составе и толпы народу разных сословий. С утра Полла проводила мужа из дому и, не в силах ничем заняться, легла на ложе в спальне и заплакала. Вдоволь насытившись плачем, она взглянула на себя в зеркало и ужаснулась своему отражению, увидев поблекшие глаза с покрасневшими белками и веками, распухший нос. Надо было бы привести себя в порядок, но для себя самой ей этого делать не хотелось, а Лукана она ждала еще нескоро. Внезапно он как будто из-под земли вырос на пороге спальни, широко улыбающийся, каким она уже давно его не видела.

– Что тут за сырость? По какому такому воробушку плачет моя Лесбия? – спросил он, заметив ее слезы и заключая ее в объятия. – Возблагодарим богов, жена, и в первую очередь Весту! Она определенно милостива к нам. Цезарь никуда не едет и я тоже!

Полла не верила своим ушам, пока он не рассказал все, как было.

– Сначала Нерон поднялся на Капитолий, где, как он сам выразился, беседовал с богами Капитолийской триады