День рождения Лукана - [53]

Потом началось состязание колесниц. Победа Нерона была предрешена, поэтому игроки ставили только на него – это было своего рода выражением благонадежности. Однако обставлено все было как подлинные состязания. Выезжали по двенадцать квадриг одновременно, всего же их состязалось тридцать шесть, по девять от каждой факции – красных, белых, зеленых и голубых. Сначала определялся победитель заезда, в последнем заезде три победителя состязались между собой.

Нерон выехал в первый заезд на квадриге, запряженной белоснежными фессалийскими лошадьми, в той же смарагдовой одежде факции зеленых. Было видно, что остальные возницы добровольно уступают ему, хотя он не все время шел первым, несколько раз пропустив одну или две колесницы вперед себя. Но уже с третьего круга он уверенно вышел вперед и одержал никем не оспариваемую победу. Два последующих заезда были более интересными, потому что в них шла настоящая борьба. Последний же, с участием Нерона, вновь имел вид заранее продуманного до мелочей действа.

Поллу обычно захватывали колесничные ристания, но в этот раз вынужденность их посещения, невозможность уйти, а также холод, который она начала остро ощущать уже после второго заезда, несмотря на все свои утепления, не давали ей сосредоточиться. Она крепко прижалась к Лукану, пытаясь не только согреться сама, но и согреть его, потому что, как всегда, тревожилась о нем больше, чем о себе. Поэт рассеянно следил за бегом колесниц, погруженный в свои мысли. Потом он достал записную книжку, стиль и, подышав на посиневшие от холода пальцы, начал что-то быстро записывать. Заглянув ему через плечо и разобрав строчки, написанные его быстрым почерком, Полла беззвучно прочитала:

…Конь ее топчет ногой и в скачке своей безудержной

Твердым копытом дотла выбивает зеленое поле.

Часто скакун боевой, в обнаженных полях изнемогши,

Ясли пока наполняют ему привезенной соломой, —

В поисках свежей травы, издыхая, ложится на землю

Иль в середине пути подгибает дрожащие ноги…

Прочитав это, она очередной раз удивилась прихотливости его мировосприятия: он писал о лошадях, умирающих от голода, глядя на сытых, холеных коней, стремительно мчащихся по эллипсовидной арене Большого цирка…

В этот миг ликующий крик толпы: «Слава цезарю!» – возвестил о победе Нерона. Полла вместе со всеми повторила этот возглас – совершенно искренне: она радовалась скорой возможности покинуть ледяной цирк и поскорее вернуться домой, в жаркую баню, в прогретые жаровнями комнаты. Лукан же задумчиво молчал, сжимая стиль в окоченевшей руке.

День, проведенный на январском холоде, разумеется, ни для кого не прошел даром. Полла впервые в жизни узнала, что такое ломота в пояснице, Лукана же еще долго мучил сухой кашель, и щеки его часто горели лихорадочным румянцем. Но все это казалось мелочами по сравнению с участью десятков или даже сотен других людей разных сословий, которые в тот день простудились насмерть и вскоре умерли. Почему-то без смерти не обходилось ни одно из развлечений цезаря, даже когда он не имел цели убивать.

Часть IV. Зверь из бездны

1

[119]

Отцовская радость Нерона была непродолжительной: на четвертом месяце маленькая Клавдия Августа скончалась. В горе Нерон был столь же неумерен, сколь и в радости. Город облекся в темные одежды скорби, Палатин огласился воплями плакальщиц, а в сенате сразу же зазвучали льстивые предложения обожествить умершего ребенка.

В февральские ноны[120] того же года случилось еще одно землетрясение в Кампании, от которого пострадали Неаполь, Помпеи, Геркуланум, Оплонтис с виллой Поппеи. После смерти маленькой августы в сознании Поллы все это связалось в единую цепь: «Геркулес в безумье», потеря ею своего нерожденного ребенка, смерть ребенка Сабины. Она не злорадствовала, но связь отметила, приписав возмездию какого-то неведомого божества. Ей хотелось спросить у Лукана, что думает он, но задать ему вопрос она не решалась. С некоторых пор эта тема стала для нее болезненна. После той ее драмы миновало полтора года, а на обетование будущих детей не было и намека. Полла связывала это с постоянным страхом и постоянным ожиданием новой беды, в котором жила она – и жили все.

Как всякая женщина, счастливая в браке, Полла, конечно, мечтала о детях, но иногда бывала даже рада, что их у нее пока нет. Впоследствии, когда после раскрытия заговора Пизона дети его казненных участников, даже маленькие, будут умерщвлены за общим завтраком вместе со своими наставниками и прислужниками, она еще благословит судьбу за свою бездетность… Но тогда она просто чувствовала, что, появись у нее ребенок, он оттянет на себя значительную часть той любви и внимания, которые сейчас безраздельно отдавались мужу и его поэтическому детищу – «Фарсалии», а оба они, творец и творение, требовали почти материнской заботы и порой внушали ей тревогу. Ее все сильнее беспокоило здоровье поэта – не только телесное, но и душевное. Верным отражением его состояния была поэма. По-прежнему – и чем дальше, тем более определенно – видела Полла взаимосвязь между его мучительными головными болями, повторяющимися приступами то лихорадки, то меланхолии, из которых ни один, впрочем, не был так силен, как первый, а также его жуткими ночными сновидениями, когда он стонал и метался на ложе не в силах проснуться, – и предельным напряжением его стиха, своевольными поворотами повествования, изощренными описаниями мук и ужасов. Лукан работал уже над шестой книгой, приближаясь к рассказу о самой битве при Фарсале и скорбном поражении Помпея.