День рождения - [70]

Томаш на эти дифирамбы реагировал всегда заранее приготовленной фразой, в которой заверял руководство предприятия в своем преданном служении науке: «Мы делаем все, что в наших силах, товарищ директор».

«Продолжим, — говорил обычно Ондрей. — Но мы тебя, Томаш, не выгоняем. Сейчас подадут сосиски и кофе, куда тебе торопиться».

И Томаш оставался сидеть за продолговатым столом, над которым возносилось облако табачного дыма, терпеливо ждал горячих диетических сосисок с горчицей и булочкой и ароматного черного кофе в белой чашке с сипим узором луковичками. Ондрей был совсем не такой, как Бирош. Ондрей был свой в доску. И хотя он никогда себе в том не признавался, у него было чувство, что Ондрей видит в нем как минимум равноценного партнера и уж никогда не напомнит ему, что когда-то в прошлом они разбивали друг другу носы.

Когда Бирош дал ему слово, он подошел к трибуне, привычным жестом придвинул к себе микрофон, постучал по нему ногтем и выждал, пока в конференц-зале наступит полная тишина. Он читал доклад без малейших признаков волнения, ровным голосом, но упирая на иностранные слова, потому что полагал, что именно эти слова помогут убедить Бироша, что его требования неуместны, нереальны, неосуществимы.

Этому он научился от Зеленого. Однажды тот пришел к нему на семинар, сел среди студентов и все время что-то записывал. Томаша это очень нервировало. Каждый раз, когда его взгляд падал на Зеленого, он начинал заикаться, терял связь, повторял уже сказанное, объяснял уже объясненное и чувствовал, что производит ужасное впечатление.

«У меня был шок», — сказал он в свое оправдание заведующему кафедрой, когда они остались в аудитории одни.

«Это вы мне говорите?» — сказал Зеленый.

«Вы все время что-то писали».

Зеленый засмеялся.

«Да знаете ли вы, что я писал?»

Томаш посмотрел на него недоуменно.

«Глядите». — Зеленый победоносно протянул ему лотерейную карточку.

Томаш покраснел.

«Вы очень беспокоитесь о том, что говорите, — сказал Зеленый. — А это ошибка. Слова имеют смысл независимо от того, означают они что-нибудь или нет».

«И этому вас научили в вашем Бостоне?» — не сдержался Томаш.

«Вам еще надо учиться. Многому учиться, — произнес Зеленый с достоинством. Сложил карточку и убрал в бумажник. — Если выиграю, то приглашу вас на пиво».

В ту минуту Томаш ненавидел Зеленого. Он издевается надо мной. Он думает, что на мне можно воду возить. Но он забыл, что мир уже давно не живет по тем часам, которые он купил у какого-то бостонского антиквара.

Он пошел к Барте. Сказал:

«Я отказываюсь работать на кафедре у Зеленого».

«Отказываешься? — Барта чуть заметно усмехнулся из-под усов и будто мимоходом задал вопрос: — А Вера об этом знает?»

«Нет. А зачем ей знать?»

«Боже мой, которую неделю вы живете под одной крышей, а ты ей даже не хочешь сообщить, что меняешь место работы».

«Разве я сказал, что хочу уйти с факультета?»

Барта пожал плечами:

«Ну, это ты уж сам решай».

Томаш ушел в расстроенных чувствах. Охотней всего он хлопнул бы сейчас дверью. Охотней всего он крикнул бы сейчас Барте, чтобы тот убирался со своим факультетом куда подальше. Причем тут Вера? Она учит детей, тиранит ребят заспиртованными змеями и ящерицами, и ей дела нет до того, что происходит на свете.

Он решил выступить на общем собрании. За столом президиума сидел Мартин, и это придало ему храбрости.

«Товарищи! — вступил он в дискуссию. — Среди нас имеются элементы, которые тянут нас назад. Люди, проспавшие день и тормозящие теперь наш взлет. Тут нужно навести порядок. Им нечего здесь делать. У них нет права портить нашу молодежь».

Аплодисменты оказались жиже, чем он предполагал. Мартин не аплодировал. Только поерзал на стуле и сказал:

«Можешь их назвать, товарищ Главена?»

Томаша ошарашил его официальный тон. Он пошел на попятный:

«Нет, пусть они сами выступят. Если в них осталась хоть капля чести, пусть сами встанут и выскажутся».

Призыв повис в пустоте. Взгляды коллег сказали ему, что он промахнулся.

«Но я знаю, они этого не сделают. — Томаш попытался преодолеть неприятное молчание. — У них для этого смелости не хватит».

Он сел. После его слов никому уже не захотелось дискутировать.

На другой день его вызвали на партком. Его упрекнули за то, что он позволил себе выступить с необоснованными обвинениями. Да еще перед секретарем райкома. Что там подумают о нашей организации? Кто говорит «а», должен сказать и «б».

«Я вам уже ничего не скажу, — защищался он от их укоризненных взглядов. — Буду молчать как пень».

Но он не молчал. В воскресенье их с Верой пригласили на обед ее родители. После еды, когда Вера с матерью удалились на кухню, Барта спросил:

«А ты ведь на том собрании имел в виду Зеленого?»

Он кивнул.

«Я знаю, что он смешон, — сказал Барта. — Каждый из нас будет когда-нибудь смешон. Старость ужасна».

«Но в случае Зеленого речь идет не о старости», — попытался возразить Томаш.

«Если бы его было кем заменить, он давно бы отправился на пенсию», — сказал Барта.

«Благодарю за откровенность, — торжествующе заявил Томаш, — незаменимых нет».

«Ошибаешься, — сказал Барта и закурил сигарету. — Ты не знаешь жизни. Ты нетерпелив. Ты все хочешь сразу. А мы живем постепенно».