День рождения - [15]

— Зал ожидания открыт? — спросил я.

— Что вы сказали?

Я повторил вопрос.

— А скорый-то уже ушел.

— Нельзя ли мне посидеть в зале ожидания, если он открыт ночью?

— И пассажиров было не так много, — сказала уборщица. — Я с перрона смотрела. Я всегда смотрю, как отходит скорый.

— Спокойной ночи, — помахал я ей рукой.

— Да уж давненько, поди, отошел. Далеко он уже, скорый-то.

Из своего окошка высунулся кассир. В узенькое отверстие пролез только его орлиный нос да проволочные кружки очков.

— Вам куда?

У кассира был хриплый, неприятный голос. Я даже вздрогнул.

— Как… куда? — в замешательстве пробормотал я.

— Да скорее вы, не задерживайте. Куда билет-то?

— Никуда, не утруждайте себя.

— Ходят тут всякие, покою от них нет…

Я поспешно вышел. Остаток ночи проторчал в соседнем сквере. Было холодно, я то старался согреться быстрой ходьбой, то снова опускался на скамейку, жесткую, каменную, неуютную. Целыми минутами пялился на часы; стрелки ползли невыносимо медленно, словно продираясь сквозь незримые преграды.

Наконец все-таки рассвело. Я промыл глаза у фонтана и отправился в молочный бар неподалеку. Только горячее какао вернуло меня к жизни. Я вдруг осознал, что, в общем-то, не так уж теперь и рано, скоро и на работу пора. Оставшееся время я решил провести в парикмахерской.

— А, привет, — встретил меня очкастый парикмахер, чья фамилия прочно врезалась мне в память, как имя ветхозаветного пророка, который употребил свою способность творить чудеса на то, чтобы показывать дешевые ярмарочные фокусы, и был по этой причине прогнан с площади.

Кравярик усадил меня в кресло и, намылив мне щеки, сказал:

— А знаете, я ведь тогда был прав!

— В чем?

— В том, что все это треп.

— Что именно?

— Да это вот! — Он скривил губы, словно не на него снисходил провидческий дар, позволяющий отличать опытных от неопытных, способных приказывать и умеющих подчиняться, словно это не он посылал машину с людьми копать никому не нужную яму. — Со львами-то!

Я дернулся:

— Не понимаю вас!

— Радио утром не слушали?

— Нет. Что-нибудь серьезное?

— Зоопарк передал опровержение. Насчет того, что сбежали львы. Господи, сколько шуму из ничего.

Я сорвал салфетку, выбежал на улицу и в ближайшем киоске купил газету. Газета подтвердила слова Кравярика. Дирекция зоопарка свалила всю вину на счетную машину, не совсем исправную, которая ошибочно выдала меньшее количество львов, чем их числилось по инвентарной книге.

Моя первая мысль была кинуться с этой новостью к нам на работу, но вряд ли это могло бы еще хоть что-то изменить.

И я решил пойти домой: как только кончилась тревога, даже страшные звери, спрятанные в моей комнате, перестали казаться опасными — все сразу представилось мне кротким, добреньким, уютным; я словно вернулся с дальней дороги, обнимал взглядом знакомые улицы, и дома, и лязгающие трамваи, а потом — будто разом поднялись шторы — яркое солнце залило весь мир, я даже пошатнулся, зажмурился, вслепую нащупал знакомую дверь, и знакомый замок, и знакомый ключ. Рывком распахнув дверь, я вошел и с нетерпением открыл глаза. В комнате никого не было. Только в углу валялось пять пустых прорванных мешков, а разодранная занавеска и опрокинутые цветочные горшки указали мне, что мои нежеланные гости ушли через окно.

И снова я очутился на улице. Из-за поворота как раз валила ликующая толпа, над которой трепыхался плакат: «ЛЬВАМ КОНЕЦ, КОНЕЦ ТРЕВОГЕ, БЕЗОПАСНЫ ВСЕ ДОРОГИ!» Я переждал, пока прошла наиболее густая часть толпы, и бездумно влился в нее.

Перевод Н. Аросевой.

ЗА́МОК НА КУРЬИХ НОЖКАХ

Письмо закапчивалось неотступной мольбой:

«…а посему поймите человека, посвятившего всю жизнь Матери Истории и, презрев земные утехи и радости, принявшего добровольное заточение в мрачных стенах замка «На курьих ножках», дабы делиться знаниями своими с юными мужами и девами и со случайными туристами, а также с адептами науки, что в немом изумлении являются в этот замок прислушаться к зову минувшего. В противном случае обстоятельства вынудят меня торжественно отречься от обязанности служить ярким лучом в паутинах прошлого, дабы уберечь от возможных и впредь злонамеренных толков как свою особу, так и — прежде всего — исторический объект неслыханной ценности, который с равной пользой служит и нашим трудящимся, и иностранным туристам. С выражением глубокого почтения письмо подписал

А. Ф. Юрига, «На курьих ножках».

Красивый каллиграфический почерк выдавал выпускника Коммерческого училища. Плавность начертания мало что говорила о возрасте и характере писавшего, однако все убеждало меня в том, что это человек почти пенсионного возраста, если уже не пенсионер, какой-нибудь высохший любитель старины, слоняющийся между запыленными шкафами и каждое утро с неотвратимостью рока заводящий часы-кукушку. На деле А. Ф. Юрига оказался вовсе не трясущимся старикашкой, хотя и был не первой молодости; да и внешность его отнюдь не говорила о том, чтобы весь его мир заключался внутри проволочной ограды маленького романтического замка.

— Так вы приехали! — молвил он, когда я подал ему его письмо. — Я очень рад, что вы приехали.

— Ваше письмо встревожило нас, — сказал я. — Кое-кто из моих коллег считает, правда, что вы нас разыгрываете, но мы все-таки решили вмешаться. Понимаете, наш долг — возвращать людям радости жизни.