День поминовения - [57]

Они прошли через всю деревню, вышли на сельскую дорогу и скоро свернули на тропинку, которая вела через поля и после снегопада на минувшей неделе совершенно раскисла. Но Элик вроде бы это ничуть не беспокоило, она молча шла рядом с ним. Они подошли к узкому, вьющемуся меандром ручью, темная вода неслась в своем русле, по поверхности плыли мертвые листья. То, ради чего они пришли, было на месте.

— Видишь вон там вешку?

Посередине ручья была воткнута обыкновенная деревянная палка, никто не усмотрел бы в ней ничего особенного.

— Да, ну и что?

— К ней была прибита табличка с надписью о том, что здесь проходит граница зоны, прямо по середине ручья.

— А как же стена?

— Стена была чуть в стороне. А настоящая граница проходила здесь.

Может быть, он разволновался больше, чем следовало, однако ему казалось абсурдом, что там, посередине такого невинного ручейка, находилась граница двух миров. Полный абсурд, но, возможно, существовала некая логика, предписывающая проводить границу по воде, логика, в рамках которой здесь стояла эта вешка. Это была губительная смертоносная логика. Он высказал свою мысль вслух.

— А ты попытайся увидеть это в комическом свете.

Он не понял, что она имеет в виду.

— Как это?

— Сюжет, который кто-то выдумал. Страна начинает войну оттого, что проиграла предыдущую, и снова терпит поражение. Ты же знаешь чаплинские фильмы, где герой всегда добивается обратного тому, чего хотел. В этом есть что-то невообразимо комичное.

— Я тебя не понимаю. А люди, которые воевали? Это тоже комично?

Она помолчала. Глаза ее смотрели пристально, словно буравя его насквозь.

— Кому станет легче, если ты скажешь, что это трагично? Я могу сказать то же, что и ты: да, конечно, это трагично. Но абсурд — он трагичен или комичен? Через двести лет, когда эмоции исчезнут, будет вспоминаться только идиотизм нашего века, какие-то претензии, рассуждения, оправдания.

Теперь они шли прочь от ручья, по распаханному полю. Уже почти стемнело.

— Вот здесь стояла твоя смехотворная стена. Железный забор, Todesstreifen…

— Что-что?

— Вон там, где сейчас кусты, была вышка, а тут, где мы стоим, проходила асфальтовая дорожка, сюда люди приезжали по воскресеньям гулять. А когда ты на этой дорожке останавливался, то мог не сомневаться, что солдат на вышке смотрит на тебя в бинокль. Ты останавливаешься, а у него поднимаются к глазам руки с биноклем, словно ты соединен с ним невидимой нитью. Куда как смешно.

— Ты неправильно меня понял.

— Очень может быть. Во всяком случае, с нашей стороны сквозь забор все было видно, с той стороны находилась пропашка — свежевспаханная полоса, вдоль всего забора до того места, где уже начиналась настоящая стена, а вышка стояла посередине полосы, и к ней вела дорога, по которой ездили военные — проверять и сменять дежурных. Вспаханная территория так и называлась Todesstreifen, полоса смерти, кто на нее ступал, получал пулю в лоб.

Нет, о комической стороне дела он больше говорить не будет. Он смотрел на пустынное поле. Если поблизости оказывалась, скажем, всадница на лошади, то все бинокли мигом наставлялись на нее. Парни на вышке, конечно, умирали со скуки. Интересно, а где они теперь? Он часто размышлял об этом, гуляя по улицам в восточной части города или сидя в метро. Но теперь все это стало незримым. Если б Элик приехала сюда одна, она бы ничего не увидела, здесь ничего никогда не было, в масштабе истории — так, небольшой комический инцидент, но история уже шла дальше, не оставив и следа. То, что здесь еще сохранялось, находилось только у него в голове и, может быть, в головах еще у некоторых людей. Все это было чистой правдой, однако сейчас казалось, будто это не только неправда, но и вообще никогда не происходило. В один прекрасный день не останется ни одного человека, который будет это помнить. Примерно так она и сказала: если б все сохранялось, то земля не выдержала бы такого груза воспоминаний. Потрясающая посылка для человека, занимающегося историей. Впрочем, он когда-то снимал кино в Северной Франции, в Пикардии, где во время Первой мировой войны происходила битва при Сомме между англичанами и немцами. Там на земле были странные пятна, сероватые, пепельные, по прошествии стольких лет там все еще оставалась плесень от той, другой войны. Он не мог понять логики Элик. Получалось, что историческая наука не имеет права иронизировать, но исторические события сами по себе комичны.

Она шла впереди него. Совсем стемнело, стало холодно. А как обстоит дело с темой, которой она занимается? Если события, которые он видел своими глазами, она столь безжалостно обрекает на забвение, настолько, что, когда он о них рассказывал, это звучало вымыслом, то как же тогда быть с временами, полностью скрывшимися за горизонтом, давно завалившимися набок, шесть раз похороненными? Какая там могла оставаться правда? Не познакомься он с Элик, он бы никогда в жизни не услышал об этой ее королеве и ее войнах. Та драма уж точно давно стерлась, потому что никого больше не волновала, разве что саму Элик. Не смешно ли в таком случае заниматься такой темой? На исследование уйдет несколько лет. Почему человеку не жалко на это сил и времени?