День поминовения - [43]

Наверху, в большой библиотеке, он бывал регулярно. Заказывать приходилось только специальную литературу, остальные книги имелись в так называемом подсобном фонде. Французская, немецкая, английская классика, голландские журналы, здесь можно было сидеть часами, что он и делал довольно часто, несколько перезрелый студент, не доставляющий никому хлопот. Здесь, в отделе испанистики, он, впрочем, тоже никому не бросался в глаза, Олав Расмуссен, специалист по португальской литературе XIX века, и кому какое дело? Он положил газету на стол и прошел в помещение, напоминавшее келью, но со свободным доступом к книжным шкафам, подошел к открытой полке, поближе к пункту выдачи книг, и взял первую попавшуюся толстую книгу, D.Abad de Sentillon, «Diccionario de argentinismos».[17] Теперь ему уже пора было наконец определиться, кто же он такой. Филипп Хамфриз, доцент Сиракузского университета, специалист по литературе гаучо. Он положил толстый том себе на стол и включил настольную лампу, чтобы никто не занял его место, а потом опять встал, уже как Умберто Вискузи, работающий над диссертацией об испанских мистиках, и направился к длинным рядам каталогов, чтобы сделать вид, будто ищет книги по своей теме. Он нашел уйму интересного и через несколько минут напрочь забыл, что на самом деле притворяется. Одни карточки были написаны от руки, другие напечатаны на пишущих машинках, которых уже давно не существовало. Он наугад выписывал для себя названия книг из разных каталожных ящиков, раззадоренный тайной, с наслаждением конторского служащего. Haim Vidal Sephira, «l'Agonie des judeo-espagnols»; Jose Orlandis, «Semblanzas visigodas»; Juan Vernet, «La Ciencia en Al-Andalus, Car- tulario del Monasterio de Santa Maria de la Huerta»; Menedez Pidal, «Dichtung und Geschichte in Spanien».[18] Это тоже была, как и у него, коллекция, бухгалтерия, книжный учет в буквальном смысле слова. Бухгалтерия мира, нынешней и минувшей действительности. Он представил себе, как легко здесь можно потеряться, и принялся размышлять, есть ли в библиотеке книги, которых вообще никто и никогда не берет в руки, так что те знания, что в них заключены, томятся в дальнем углу книгохранилища, ожидая, чтобы кто-нибудь вдруг заинтересовался описанным в них и поросшим быльем временем-местом, каким-нибудь еврейским районом Сарагоссы XIII века, исходом сражения между канувшими в Лету средневековыми князьями, системой колониального управления Перу в XVII веке — всем тем, что стало таким же не важным, как следы волн на песке и стаи облаков на фотографиях Зенобии, и все же продолжало храниться в библиотечных фондах лишь потому, что когда-то это существовало, когда-то было частью живого мира людей, — знание, которое теперь дремлет, словно радиоактивные отходы, на страницах пыльных книг или в виде микрофильмов как неполноценный двойник, отражение фрагмента действительности, словно тот мир завернули в бумажный сверток, где он и продолжает свое существование, грохот сражений, протоколы переговоров, неутихающие страсти и жажда действия, лишившиеся силы под новыми наслоениями шепчущей, шелестящей бумаги и ожидающие появления волшебника, который их снова вызовет к жизни.

Он посмотрел на людей, читавших книги за столами, каждый из них был связан с некой невидимой ему реальностью, существовавшей в каком-то месте в какое-то время. Библиотеки строятся для того, чтобы сохранять прошлое, разумеется, они связаны и с настоящим, которое, впрочем, тоже ежеминутно обращается в прошлое, но сохранение — это нечто иное, это страстная борьба даже самых незначительных событий за то, чтобы их не забыли, а в основе лежит стремление выжить, нежелание умирать. Если мы дадим умереть чему-либо в прошлом, то с нами произойдет то же самое, и заклясть это можно только с помощью библиотечной жажды сохранения. Совершенно не важно, надумает ли какой-нибудь студент исследовать боковые ветви арагонской знати в X веке, или метрические книги в городе Теруле, или строительные чертежи порта Санта-Крус в Тенерифе, главное то, что прошлое где-то еще существует и будет существовать до тех пор, пока люди не прекратят описывать мир, а это произойдет лишь с концом самого мира.

Он взглянул на то место, где она должна была сидеть, но ее там не было. Дурак, сказал он себе, но и сам не знал почему: оттого ли, что прозевал ее уход, или оттого, что рассердился на себя за свое мальчишество. Интересно, а чем она-то здесь занимается? После просмотра каталога этот вопрос вдруг заинтересовал его. Постарайся догадаться, заключи сам с собой пари. Так, скорее всего, социология, Латинская Америка, явно сегодняшний день, явно активные действия. Об этом говорила ее спина, никакой паутины, никаких поисков утраченного времени, и уж точно не стада облаков и не безымянность. Положение женщин в Гватемале во второй половине XX века, что-нибудь в этом духе. С мыслью об исчезновении это лицо, насколько он успел его рассмотреть, явно не сочеталось.

Он подошел к тому месту, где она сидела, у самой выдачи книг. Около ее стола он наклонился, якобы чтобы поднять что-то с полу, и заглянул в раскрытую книгу на подставке, испанский текст на пожелтелой бумаге, того же формата, что и книга в красном матерчатом переплете, лежавшая рядом: «Archivos Leoneses,