День народного единства - [3]

Дебилы, демоны чертовы — вон из моего мозга! Запутали. И музыка цирковая заиграла. Я выхожу на сцену. Во фраке. В штанах красных, с дирижерской палочкой. А на сцене джазовый оркестр. Три саксофониста. Трубач. Тромбонист. Контрабасист. Ударник. Пианист. Я взмахиваю палочкой, и музыка прекращается. Поехали. И зачем я нужен? Они без меня прекрасно справляются. Какая изумительная какофония! Всегда мечтал иметь отношение к такому удивительному безобразию. Что это? Телепатический джаз говорят. Божественно. Все вроде бы играют невпопад. Вразнобой. Но если вслушаться удивительная гармония есть в этой музыке. И понимаю, что есть еще женщина негритянка, которая находится за тысячи километров отсюда, возможно даже в Нью-Йорке, которая, улавливает эту музыку, слышит ее. И поет под нее. Божественно. Какой голос. Какое лицо, какая кожа, какая фигура. Влюбился. Как Вас зовут девушка — Донна Саммер. Она их ведет. Они — аккомпанируют ей. Удивительно. Слушал бы ее и слушал. Нет. Это я всех веду. Они меня слушают. Я — проводник Абсолюта, который через меня проявляет эту музыку. И который и есть единственный её автор. Как, впрочем, и всего остального.

Проснулся. Рот открыт. Горло все забито сухими комками. Иду в ванную, поласкаю рот, мою лицо теплой водой. Ну и ночка, что сегодня полнолуние, что ли? Сны снятся странные, страшные порой. А вообще. Что такое сон? И чем сон отличается от реальности? И можно ли во сне, например, с девушками небесной красоты знакомиться? Жениться на них? Трахать? Или, например, найти во сне огромный чемодан, набитый стодолларовыми купюрами и перенести их сюда, в явь? Круто бы было. В огромный чемодан, наверное, миллион долларов поместится. Или нет, лучше чемодан, набитый под завязку купюрами по пятьсот евро. Так больше. Во сне бредовые мысли. И здесь, тоже не менее бредовые. Всё, не усну больше. Пять утра. А спать надо. Завтра, ведь, ну самое позднее, в девять надо вставать. Потому что решили мы все в «Сандуны» сходить. Но «мы» ведь все богатые. А ты последние две тысячи пропьешь и дальше, где бабок возьмешь? Ну ладно. Займу где-нибудь. Ну, может, у мамы с папой. О, или у Пашки. Он олигарх. Не зря же он сегодня мне со своим братом Петей снится. Аргентина ещё эта. Аргентина мне точно взаймы не даст. Там, по-моему, постоянный государственный дефолт. Или это у Бразилии? Не помню. На улице безлюдно. Это понятно. Кто второго января в пять утра будет по улицам ходить? Не могу думать, устал. Вчера перепили. До сих пор не могу отойти. Настя моя еще скандал устроила. Не пей на посошок! А я все равно выпил с Сержем мартини из бутылки. Она уехала. Ну и бог с ней. Надоела. Так. Спать. Я, по-моему, под альбом группы Can «Tago Mago» очень хорошо засыпаю. Редко, когда до середины второй стороны дослушивал. Сразу в крепкий сон проваливался.

Так вертушку включил, усилок. Идите сюда виниловые пластиночки мои. Это увлечение от моего брата по наследству мне досталось. Он мне свою коллекцию, пластинок так сто, оставил. С этого все и началось. Теперь я каждый месяц пластинки покупаю. И не абы какие. А все прог-рок, психеделия шестидесятых, краут-рок. Так иди сюда, дорогая моя. Хорошая. Конвертик, теплый на ощупь. Вынимаю первую пластинку. Она у меня в целофанчике находится. Вынимаю. Священнодействие. Не дышу. Очень аккуратно пластинку вынимаю. Задержал дыхание. В руках. Дунул слегка. Сдул пылинки. Между ладонями сжал по краям. Тряхнул осторожненько. Края острые. Пластинка пахнет. Чем? Не задумывался. Винилом, наверное. Осторожно поставил на вертушку. Нажал на кнопку. Пластинка завертелась-закружилась. Аккуратно платочком специальным пыль оставшуюся стер. Подвел иголку к краю пластинки. Нажал на рычажок. Иголка с характерным звуком опустилась на пластинку. Оргазм. Заиграла музыка. Я — под одеяло. Глаза закрыл. Уши открыл. Музыка прекрасна. Жизнь прекрасна. Жить стоит.

Не стоит. Не стоит тебе отставать от нас. Петя говорит. Смотри, до вершины совсем чуть-чуть осталось. Ten minutes, fifty meters. Это Иван зачем-то по-английски заговорил. Петя, Паша, Иван дорогие мои. Я с вами. До конца. Я пойду. Я дойду. Я сваливать больше в явь и в другие сны и в явь других снов не буду. Пойдем, гора — это важно, вершина — это цель. А мы на ней для того, чтобы все поняли — гора существует, она есть. Ее можно руками потрогать, ногами на ней постоять. Вздохнуть полной грудью горный вершинный воздух, в котором мало кислорода. Ой, как мало кислорода. И надо потом вниз. Быстро вниз, чтобы не умереть, чтобы не потерять сознание. Не упасть. Не остаться навсегда на горе этой грозной и родной одновременно. Хотя, я думаю, не самая страшная смерть. Не самая. Идем. Холодно, дышать не могу, ноги отнимаются. Вдруг видим, дом. Иван говорит, что нам не стоит туда заходить. Он отвлекает. Отвлекает от цели. Так всегда, повторяет он. Что-то прекрасное всегда отвлекает от цели, обманывает. Притворно шепчет на ушко, что оно, это прекрасное, и есть цель. Иван, ты оказывается очень глубокий демон. Иван остановился. Посмотрел на меня глазами своими бездонными. Дискуссия нешуточная назревала. Но Петр и Павел уже в дом вошли. И Иван сказал. Ладно, потом поговорим. И побежал к дому, быстро зашел, а дверь открытой оставил. Я тоже зашел. И как-то сразу понял, что за стенами дома — лето. Жаркое тропическое лето. Или субтропическое. Где мы, в Африке, в Мексике или в Непале? Не знаю. Знаю только, что жарко за стенами дома, а в доме самом прохладно. Да и я одет уже по-летнему. В шортах, в футболке в сандалиях на босу ногу. Дом изнутри деревянный, без мебели, огромный, двухэтажный. Это все, что я могу о нем сказать. Во сне же всегда так. Вроде находишься где-то, а попроси тебя описать это где-то, тут затык и наступает, потому что размыто всё, нечетко и тебя ещё из одного места в другое постоянно перетягивает сила неведомая. Но в этом доме, я бывал раньше очень часто. Во сне, скорее всего. Все знакомо, все родное. За занавеской сидят люди какие-то смуглые, затаились. К моим шагам прислушиваются. Звон по всему дому распространяется. Бум. Бум. Бум. И звуки эти поднимают меня к потолку. Потолок деревянный. Я его рассмотреть внимательно могу. Каждую трещинку, каждый гвоздик, каждый заусенец, каждую пылинку-паутинку. Но не хочу. А хочу я понять, как же мне удается летать, используя всего лишь звон тибетской поющей чаши? Ощущая вибрации продольные и поперечные, как? А вот если я в Москву вернусь, если проснусь, смогу так?