День лжецаря - [82]

Симеркет сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Воздух в тот день был насыщен мириадами запахов — речная рыба шипела на сковородках торговцев съестным, свежевыпеченный хлеб, намазанный медом, бесплатно раздавался детям (его затошнило, ибо после склепа он сомневался, что когда-нибудь снова захочет ощутить вкус меда); речные птицы жарились на вертелах; их кожа потрескивала в жарком пламени, жир заливал угли.

Однако он сразу узнал этот знакомый запах — запах цитрусового масла, который долетел до него, подавив все прочие ароматы.

Он обернулся.

— Любовь моя, — сказала она.

И упала в его объятия.

В последующие годы Симеркет часто вспоминал эти короткие недели, последовавшие за Днем лжецаря, как самые счастливые в своей жизни. Он и Найя были почетными гостями в святилище Бел-Мардука, где его бывший раб был коронован на трон царя Месопотамии. Они перемигнулись, когда Высший Маг Адад звонко хлестнул Мардука по физиономии, прежде чем водрузил ему на голову корону. Адад кратко напомнил Мардуку и толпе собравшихся, что цари в Месопотамии смертны и что царствование на троне — тяжкое бремя, безрадостная обязанность. Церемония оказалась долгой и замысловатой, так что он и Найя терзались скукой. Однако оба замерли в восхищении, когда Мардук протянул руку, чтобы схватить простертую длань Бел-Мардукского божка. Симеркет почти ожидал, что ударит гром или что закипит святая вода в фонтанах, но ничего подобного не произошло. Однако когда он позднее вспоминал этот миг, то понял — действительно случилось что-то божественное, необычайное: чудо обретения народом своей родины после трехсот лет порабощения ее иноземными завоевателями. И возможно, самым чудесным во всем этом было то, что и он, Симеркет, сыграл в этом роль.

На тех ночных празднествах пела Нидаба. Одну песню она спела в честь Симеркета. Сидя с Найей на царском постаменте, он был более смущен, чем польщен. Найя тихо прыснула со смеху, закрывшись ладошкой, когда увидела, как он залился краской, силясь принять достойный вид — Нидаба поэтически выразила ему благодарность всего народа. Хотя ее голос, как и всегда, был таким же мелодичным, в древнем тексте, который она распевала, речь шла о легендах, с которыми он и Найя не были знакомы. И они сбежали с праздника — едва лишь им позволили приличия.

Дороже почестей и даров, которыми осыпал их Мардук, для них было время, которые они проводили одни, в постели, шепчась всю ночь напролет — время, которое Симеркет вспоминал как самое счастливое. И там, в его объятиях, Найя раскрыла ему остатки тайны.

— Когда ты узнал о том, что я жива? — спросила она, поглаживая шрам на его лбу.

— В тот самый момент, как увидел в этом ужасном кувшине принцессу Пиникир в твоей накидке… Я сразу понял, что ты сделала, глупышка…

— Как ты меня назвал?

— Ты поменялась с ней одеждой, да? Чтобы спасти ей жизнь.

— Ну и что? — спросила она с вызовом.

— Это было глупо.

— Но, Симеркет, я не думала, что они придут за служанкой. У нее же ребенок…

— А у тебя?

— Но я не надеялась когда-нибудь вернуться к нему! — На глаза Найи навернулись слезы. — Бедная женщина… Я думала, что сохраню ее ребенку мать… Откуда мне было знать, что моя бедная одежда сделала ее мишенью?

— Так же, как сделала бы тебя.

— Ах, но к этому времени дом уже был объят пламенем, и никто не видел, как я выскочила через заднюю дверь.

Он крепко прижал ее к себе.

— А затем ты спряталась в реке.

— В реке? — удивилась она. — Нет.

— Но ты была вся мокрая, когда пришла в деревню, бормоча, как безумная, по-египетски! Ты знаешь, что тебя приняли за речную нимфу, говорившую на языке бессмертных?

— В самом деле? — пролепетала она, очарованная этим образом. — Нет, когда подожгли плантацию, я убежала от огня. Мантия принцессы загорелась, и я прыгнула в колодец. Река была слишком далеко, и меня бы увидели. А потом я всю ночь карабкалась вверх по веревке…

— Умница…

— Ах, теперь уже умница?

— Да. И признаю это. И еще красавица.

Они начали целоваться — и целовались долго, долго…

— Значит, после того как ты спряталась в деревне, ты пошла к гагу?…

— Это было единственное место, куда я могла пойти. Мать Милитта предложила нам в тот вечер убежище. Рэми был мертв — по крайней мере я так думала, а тебя наверняка поблизости не было, чтобы спасти меня. Я не знала, что еще делать, кроме как пойти к ним…

Внезапно его осенила ужасная мысль.

— Когда ты была у гагу, — спросил он, — каковы были твои обязанности?

— Меня иногда посылали с караваном ослов помочь доставить золото, которое они прикрывали битумом. А почему ты спрашиваешь?

Симеркет перенесся мыслями в Вавилон, когда впервые увидел женщин-гагу. Он чуть было не окликнул одну из них — так она напомнила ему Найю.

О боги, подумал он, что, если та женщина и в самом деле была его женой?

Найя увидела, как он нахмурился.

— В чем дело?

— Ничего, — быстро сказал он. И отбросил от себя рвущие душу воспоминания. В конце концов, все закончилось хорошо, так что не стоит упрекать себя за то, чего не случилось…

— Тебе хорошо было у гагу? — спросил он.

— Наверное.

— Почему же ты ушла от них?

— Что ты имеешь в виду? Я никогда не собиралась у них оставаться. Я не такая, чтобы провести свою жизнь среди женщин. Ты должен меня достаточно хорошо знать, чтобы понять это. — Она теснее прижалась к нему.