День Литературы, 2011 № 08 (180) - [20]

– Я живу за границей, – на взрыде, на страдальческом стенании повёл речь чудик "Морда красная такая". – Три года меня не было. Я вот там живу, у меня трёхэтажный дом. Приехал, а внучек ссытся. Дочь рассказала, что он у этих – я весь Иркутск держу, я их контору вмиг разгоню... – у них из банки, – мужик указал на стоящую посреди двора трёхлитровую банку с лежащими в ней помятыми купюрами, – сто рублей укал! Из-за ста рублей они его так избили, что он уже полгода ссытся! – бугай, оказавшийся дедушкой (эка порода!), казалось, не в силах был перенести это горе.

– Да мы его пальцем не тронули. Это милиция забрала...

Начались "разборки", разговор, а тут уж нашему "Кулибину" слова, златоусту нашему псковскому, – палец в рот не клади!

Словом, демонстрация национальной жизни для иностранной гостьи как нельзя удалась!

На следующий день мы плавали по Байкалу на катере. Капитан – абсолютно тот, про которого пели: "обветренный как скалы", – крепко держал штурвал, давал бинокль, показывая нерпу в воде. Потом варил уху в цинковом ведре. В его капитанской рубке были развешаны мудреные брелки. Капитан рассказывал:

– Одна богатая женщина из Израиля приезжала, оставила подарки. Совсем не умеет говорить по-русски. Но я с ней на иврите поговорил...

То, что мы оба с Курбатовым приподняли головы, – это само собой. А потом посмотрели в пространство, видимо, желая понять, как Толстой отнесётся к тому, что капитаны из Листвянки у нас запросто говорят на иврите.

– Я из ссыльных евреев, – пояснил капитан с волевым подбородком. – Уезжал в Израиль, два года прожил. Вернулся – не могу. – Он оглядывал белые просторы Байкала и лесистые берега, как край, к которому прирос навсегда.

Сошли с катера. Остановили такси. Водитель – этот уж был чудик на все сто – скоро поставил диск с песнями собственного сочинения и исполнения: все на христианские темы.

– Я девять лет в Америке прожил, – начал он рассказ о себе тем знакомым мне с детства блатным выговором, когда указательный и большой пальцы почти соединены и помогают вытанцовывать речи. – Я молодым подсел, потом в золотоискательской артели работал у Туманова, про меня ещё Высоцкий пел, помните, про Гену-жидёнка – это про меня. У меня дед – еврей – профессор, пять языков знал, а я в слове попа три ошибки делаю! Я их ухой кормил с Тумановым – я повар классный, а он пел, что я их хотел отравить. Вернулся из Америки, теперь здесь копеечку можно заработать. У нас тут диаспора, все друг друга знают...

И тут я вспомнил у вчерашнего "Кулибина" – седые завитушки на висках. И опалённое солнцем, будто ещё со времён скитаний по Синайской пустыне, лицо. И брат его, носатый, тоже как бы из Аравийских палестин.

Но главное, как-то туманом, замедленно, вспомнились слова другого шукшинского чудика, бугая с ножом: "Я живу за границей. Меня три года не было. У меня трёхэтажный дом. Я держу весь Иркутск". Это чересчур для сибирского мужика, это откуда-то из Бабеля, Беня

Крик какой-то. Из ссыльных, понятно, наш, сибирский Беня. Чудик!

Деревня Листвянка на Байкале – это гостиница на гостинице, ресторан на ресторане. И пока мы с Курбатовым сидели за трапезой, расположившись на камешках у воды, по кромке берега шли группки туристов, и слышалась английская, немецкая или, реже, польская речь.

Присутствующий незримо где-то неподалёку великий классик так и не давал нам ответа на вопрос: почему же он не завершил работы над "Декабристами", которые отбывали ссылку примерно в этих местах и в пятидесятых годах девятнадцатого века поразили его тем, что, пройдя тюрьмы и каторги, возвращались с прибайкальских земель более здоровыми физически и духовно, нежели те, кто их сюда ссылал.

Поздравляем настоящего алтайского (по рождению) мужика, русского прозаика Владимира КАРПОВА с 60-летием! Сибирского здоровья и новой сильной прозы.

Редакция

Анатолий БАЙБОРОДИН РОКОВОЕ ИСПЫТАНИЕ ДУШИ

Известный иркутский прозаик, Анатолий Байбородин отвечает на вопросы о своём творчестве и современном литературном процессе.

– Анатолий Григорьевич, многие, кто знаком с вашим творчеством, считают вас истинным художником, мастером слова. Однако находятся и такие, например Николай Сергованцев, которые называют ваши произведения нетрадиционной русской прозой. Что вы можете сказать в ответ на подобного рода высказывания?

– Мысль Николая Сергованцева звучала так: "Есть сибирская литература и есть русская литература, которые, вроде, едины, и в то же время неслиянно разные. (…) Русские сибиряки с веками создали и чисто сибирскую, разнящуюся с общерусской, культуру, а потом и литературу, выражающую иную цивилизацию и сам мир переселенчества. И когда мы обозреваем российскую литературу, мы не должны забывать об этом мире русского переселенчества, который нашёл блестящее выражение в творчестве Валентина Распутина, других известных сибирских писателей, и, наконец, в книге Анатолия Байбородина, которую мы нынче обсуждаем. И черты переселенчества я считаю несомненными достоинствами книги".