День Литературы, 2010 № 10 (170) - [17]

Пошла на поклон к твоему палачу.

Ольга Мялова

В кандалах душой незримою

Испытаю горечь верст,

Лишь бы только быть любимою

Под земным сияньем звёзд.

Ирина Моргачёва

Они хранят сакральную связь с любимыми вне пространства и времени, прорастают в них всем естеством, остаются верными Ярославнами, берегут любовь, как единственную святыню, следуют ей, как Божественной заповеди:

Я птицей к тебе лечу,

Сливаюсь с твоим дыханьем.

Молчишь ты – и я молчу.

Страдаешь – и я в страданье.

Но жду я благую весть,

Пока ты на свете есть.

Елена Трапезникова

Сейчас готовится переиздание книги, где будут представлены как прежние авторы с более объёмными подборками, так и новые имена.

Дмитрий РОГОЗИН БАРОН ЖОЛТОК

ПОВЕСТЬ

ОТЕЦ

Ближе к весне мне приходилось прилетать в Москву все чаще. Отцу становилось день ото дня хуже, и я боялся, что когда наступит развязка, меня не окажется рядом. Лечащий врач, военный медик с вечно грустными глазами и мягким голосом, убеждал меня, что успеет предупредить об ухудшении состояния отца – мол, стольких генералов провожал и знает, что Смерть – старуха педантичная. Всё у нее по часам, всё выверено, хозяйство плановое. Никто ещё с таким тяжелым заболеванием с её крючка не соскакивал, но и раньше положенного ею не умирал.

Но, как говорится, нет правил без исключений. Батя оказался человеком крепкого тела и воли, и он вовсе не собирался уступать даже такой уважаемой даме, как Смерть. Врачам, и правда, было чему удивляться. Его сердце не сдавалось, несмотря на лошадиные дозы обезболивающего. Обычно человек в его возрасте после таких инъекций не протянул бы и двух недель, а этот боролся, сердце его качало жизнь в мозг, мозг продолжал мыслить, анализировать всё, что случилось со старым генералом, для которого госпитальная койка стала последним рубежом обороны.

Палата представляла собой небольшую комнату с кроватью, на которую был брошен дополнительный матрац. Узкий холльчик-пенал с разобранным креслом, убогим журнальным столиком и устало дребезжащим холодильником соединяли её с больничным коридором. По нему то и дело с грохотом проезжали тележки с какими-то подносами, стаканами, баночками и скляночками. Это медсестры развозили по палатам лекарства и еду для больных, тех, кто уже ослаб настолько, что не мог себе позволить доковылять до столовой, расположенной на этом же этаже – за лифтовым холлом. Старики возмущались этим грохотом робко – они не хотели портить отношения с медперсоналом, от которого они зависели буквально во всём. Врачи, сёстры и сиделки убирали за прикованными к кровати бывшими героями и кумирами. Они кормили их с ложечки, вливали в дряблые и прилипшие к костям вены глюкозу, приносили скудный, подчинённый диете обед и протирали их тело на ночь влажной губкой. Что говорить – не все родные морально были готовы так ухаживать за своими стариками, так что грех было серчать на грохочущие тележки и громкие разговоры в госпитальных коридорах. Шум ремонтных работ в соседнем корпусе, закрытом на реконструкцию, и звон провозимой мимо палат посуды будил больных, но и сообщал им одновременно, что они ещё живы.

Так в этом центральном клиническом госпитале имени П.В. Мандрыка, спрятанном в Сокольниках, доживали свой век последние генералы Советской армии.

Чуть ли не через день в палату отца заглядывали его коллеги-сослуживцы, друзья и бывшие подчинённые, считавшие себя его учениками. Все они, как могли, пытались поддержать генерала, при этом старались придать себе излишне беззаботный вид, будто батя вот-вот поправится, и скоро все снова встретятся дома у моих радушных родителей. Мне же и сестре Татьяне гости наперебой рассказывали, "какой у нас отец", охотно вспоминая при этом, как когда-то он им здорово помог. В эти тяжёлые для всей семьи дни я много хорошего узнал об отце.

Иногда в палату заходили и вовсе незнакомые нам люди, посчитавшие своим долгом засвидетельствовать её хозяину своё почтение. Возможно, лишь праздное любопытство толкало их в эту комнату, куда госпитальное начальство помещало смертельно больных знаменитостей и просто уважаемых в вооружённых силах людей. Как-то раз начмед госпиталя, который пришёл проведать отца и деловито пощупать его пульс, торжественно объявил, что именно на этом матраце скончался митрополит Питирим. Отец тогда явно не понял историчности момента и лишь внимательно рассматривал и слушал оживлённую беседу сопровождавших своего начальника врачей, охотно вспоминавших обаятельного владыку Питирима, оставившего о себе средь медперсонала самые тёплые и сильные впечатления. Именно тогда мне показалось, что существует разница в восприятии смерти среди тех, кто готовит своих пациентов ко встрече с ней, и тех, кто этой встречи хотел бы избежать.

Мама не оставляла отца ни на минуту. Для неё это был священный долг и акт самопожертвования – оставаться со своим любимым другом, с которым она счастливо прожила 57 лет. Она уклонялась от предложений врачей самой пройти обследование в госпитале и будто не слышала наши увещевания съездить домой на пару дней, чтобы привести себя в порядок и наконец выспаться на нормальной кровати. Никто так и не смог её переубедить, и три самых страшных месяца в своей жизни она не отходила от постели отца, урывками спала в холльчике на кресле-раскладушке, то и дело вздрагивая и просыпаясь то от стонов мужа, то от судорог старого холодильника. За это время она совсем высохла, осунулась, боясь думать о надвигающемся одиночестве.