День Литературы, 2009 № 07 (155) - [35]

Я пил из черепа отца

За правду на земле,

За сказку русского лица

И верный путь во мгле.

Вставали солнце и луна

И чокались со мной.

И повторял я имена,

Забытые землей.

46. Олег ЧУХОНЦЕВ. Почвенник по убеждениям, по рождению, по своей поэтике. Уверен, если бы не абсолютно дурацкая расправа цензуры из-за его "Повествования о Курбском", быть бы ему постоянным автором "Нашего современника", дружить с Николаем Рубцовым и Николаем Тряпкиным (хотя, думаю, он и так к ним неплохо относится). А если эта любовь к России немного поперечная, так и авторы "Нашего современника" ненавидят наши родные благоглупости и всякие свинцовые мерзости. И цензура доставала их не меньше. От шестидесятников он так же далек, как и от поэтов "тихой лирики". Одинокий поперечный почвенник. Это и привело к некой его тихой озлобленности и по отношению к России, и по отношению к людям.

Прости мне, родная страна,

За то, что ты так ненавистна.

Прости мне, родная чужбина,

За то, что прикушен язык.

Покуда подлы времена,

Я твой поперечник, отчизна…

47. Станислав КУНЯЕВ. Вижу пример явного противоречия его внутренней поэтики, жизненного менталитета и взятой на себя под влиянием Вадима Кожинова роли тихого лирика. Мне кажется, как поэт Станислав Куняев гораздо более уверенно продолжает линию Владимира Маяковского, нежели Сергея Есенина. Думаю, был более верен в наблюдениях первый учитель Станислава – Борис Слуцкий. "Добро должно быть с кулаками" – это и поэтический стиль, и жизненный девиз Куняева. Движение, действие, охота, стремительность, какая уж тут тишь. Ставка на русскую национальную поэзию. "Добро должно быть с кулаками" не только сделало поэта знаменитым, но и определило его стиль, его жёсткое волевое начало.

Добро должно быть с кулаками.

Добро суровым быть должно,

чтобы летела шерсть клоками

со всех, кто лезет на добро.

Добро не жалость и не слабость.

Добром дробят замки оков.

Добро не слякоть и не святость,

не отпущение грехов.

Быть добрым не всегда удобно,

принять не просто вывод тот,

что дробно-дробно, добро-добро

умел работать пулемёт,

что смысл истории в конечном

в добротном действии одном –

спокойно вышибать коленом

добру не сдавшихся добром!

48. Татьяна ГЛУШКОВА. Поэтесса последнего срока. Она НЕ ПОЖЕЛАЛА ЖИТЬ на "лоскуте державы". Она не стала пытаться переделать себя для иной России, обрести новое дыхание в поэзии третьего тысячелетия. Предпочла остаться в великом и трагическом ХХ веке. Все её споры с былыми друзьями были предельно искренни, ибо она и от них ждала той же литературы последнего срока, тех же последних, завершающих слов, которыми жила последние годы, которые выговаривала, выкрикивала, ждала апокалипсических видений, ждала непримиримости к разрушителям Родины, и не дождавшись, отвернулась от них. Со своей точки зрения она была абсолютно права. Она, как верный воин языческих времён, пожелала быть погребённой вместе со своим Властелином, имя которому – Советская Держава. Прежде всего, допев ему свою великую Песнь. Песнь о Великой Державе, о Великом Времени.

Когда не стало Родины моей,

Я ничего об этом не слыхала:

Так, Богом бережённая, хворала! –

Чтоб не было мне горше и больней…

Когда не стало Родины моей,

Я там была, где ни крупицы света:

Заслонена, отторгнута, отпета –

Иль сожжена до пепельных углей.

Когда не стало Родины моей,

В ворота ада я тогда стучала:

Возьми меня!.. А только бы восстала

Страна моя из немощи своей.

Когда не стало Родины моей,

Тот, кто явился к нам из Назарета,

Осиротел не менее поэта

Последних сроков Родины моей.

49. Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Многих удивит мой выбор. Не столь широкая известность, недостаточное количество читателей. Но, как и Велимир Хлебников в своё время, Тимур Зульфикаров занимает свою поэтическую Вселенную, и его ни с кем не спутаешь. Даже трудно назвать, какие традиции породили его. Тут тебе и Восток, и Запад, и огненная древняя языческая Русь. Он и тончайший эстет и былинный певец. Разве что свои песни он не берёт из фольклора – сам сочиняет фольклор. Когда надо, он пишет просто и понятно даже деревенской бабушке; когда в его стихах припекает самаркандская жара, то и воздух его стихов плотнеет, обжигает. Он – самый древний архаист на свете, ещё дописьменной эпохи. Он – поразительный новатор стиха, играет и со словом, и с каждым звуком как чародей.

Ах поедем на Русь порыдать

Над избами нашими,

заживо насмерть забитыми, заколоченными,

в лопухах погребенными.

Где наши старухи-матери,

бабуси в гробных чистых платьицах,

с Евангелиями в кормильных усопших руках

лежат неоплаканные, неотпетые, непохороненные.

Поедем на Русь порыдать.

Где только в златых опадающих рощах

кротко бредёт, шествует Богомать.

Да в свой необъятный омофор

сбирает неистово золотой листопад.