День Литературы, 2009 № 03 (151) - [32]

Но Гоголь на этом не останавливается. Образ Ивана Александровича настойчиво и последовательно вбирает в себя реальные пушкинские биографические компоненты. И в некий момент действия комедии мы убеждаемся, что Хлестаков не просто "на дружеской ноге" с Пушкиным. Это только для отвода глаз, из скромности. Внезапно Иван Александрович аттестует себя как профессионального писателя: "Я, признаюсь, литературой существую". В тогдашнем русском литературном мире на доходы от продажи своих произведений существовал только один-единственный заметный автор, – а именно Александр Сергеевич Пушкин, который постоянно подчёркивал это обстоятельство. Ошибки быть не может: в откровенной беседе, подвыпив, Ревизор фактически признаётся, что он лишь по служебной необходимости называется Иваном Александровичем Хлестаковым. В действительности – он Александр Сергеевич Пушкин, прибывший инкогнито по особенному поручению для производства ревизии. Не "карикатура на Пушкина", как однажды заметил проницательный и остроумный Д.Е. Галковский, а именно сам Пушкин. Т.е. у Гоголя их, Пушкиных, было двое. Один – "небесный", о котором Николай Васильевич, хлестаковствуя, вещал в письмах и статьях. А другой – "нижний", хвастающий своими, будто бы связями с будто бы аристократическим сословием, своим, будто бы, значением, своей, будто бы, прикосновенностью к драгоценному супу прямо из Парижа.

Помимо общих для Пушкина и Хлестакова профессиональных занятий, у них и имеется общий слуга. Пушкинский Гаврила – хлестаковский Осип – называет своего барина "то графом, то генералом". Эти сведения также содержатся в пушкинском письме жене от 19 сент. 1833 г. Корреспондирует с реальной биографией Пушкина и одновременный, точнее – попеременный флирт Ревизора с женой и дочерью Городничего, что в точности соответствует отношениям Александра Сергеевича с Елизаветой Михайловной Хитрово и её дочерью Дарьей Фёдоровной графиней Фикельмонт, которая, как и её мать, обожала поэта и часто "не в силах бывала устоять против чарующего влияния его" (слова Нащёкина в передаче Бартенева, "Русский Архив", кн. 9, 1911). И, добавим, сами действительные, т.е. гоголевские, причины, заставившие Хлестакова задержаться в основанном Николаем Васильевичем городке, т.к. все наличные средства Ревизора были проиграны в карты, в точности соответствуют обстоятельствам, в которых оказался Пушкин на станции в Боровичах, как это следует из записи от 15 октября 1827 года (о встрече с В.К. Кюхельбекером).

Николай Васильевич слишком много знал об Александре Сергеевиче.

10. У нас нет никаких оснований, помимо ложно понимаемого "литературоведческого целомудрия", отказываться от признания того, что автор "Ревизора" с упорством подчёркивал родство Александра Сергеевича с Иваном Александровичем. Выражаясь более определённо, скажем, что львиную долю пушкинского составляющего в культурном пространстве России первой трети XIX в. Гоголь – творческая и личностная противоположность Пушкину – расценивал именно как "хлестаковское" – искреннее, естественное, несомненно даровитое, полное внешнего блеска, хлёсткое, но легковесное, аморальное и недостаточно "серьёзное". Это вполне совпадает и с той оценкой, которой удостоился Пушкин у ведущих идеологов раннего гоголевского направления в русской словесности: Надеждина, Зайцева, Писарева и Чернышевского.

"Для него (т.е. для самого Хлестакова) Пушкин – тот же Хлестаков, но счастливее, удачливее", – сказано в образцовом школьном сочинении, которое автор с лёгкостью обнаружил в Мировой Сети. Эта мысль представляется нам совершенно справедливой – при условии, что имя Хлестакова здесь должно заменить великим именем его создателя.

Нам остаётся только вспомнить замечание Анненкова: "Гоголь взял у Пушкина мысль "Ревизора", ... но менее известно, что Пушкин не совсем охотно уступил ему своё достояние. В кругу своих домашних Пушкин говорил, смеясь: – "С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя".

Ещё бы. Кричать нельзя. Пушкину проще было прослыть персонажем комедии, написанной способным провинциалом, нежели героем своей собственной эпиграммы, – тем самым, который узнав себя в пасквиле, "завоет сдуру: это я!" Да и драться с Гоголем на дуэли было бы для Пушкина чем-то совершенно немыслимым и смешным. Слишком разнились их положения, так что по-настоящему оскорбиться гоголевской выходкой Александр Сергеевич не мог. Иное дело, если бы на месте Гоголя очутился Егор Осипович Геккерн-Дантес.

Олег ПАВЛОВ СТАНСЫ

Воздух плотен – и бесплотен,

Сон души – и кровоток.

Где дома – там подворотни

Рты закрыли на замок.

Умирать, увы, не ново.

Склепы пахнут грабежом.

Вырвут жизнь, как это слово,

Впопыхах пырнув ножом.

Вот времени загадка:

Что было гадко – стало сладко...

Что было сладко – стало гадко....

Забудешь – вспомнишь.

Себя догонишь, выбившись из сил.

Поднимешь то, что уронил.

Дух испустил – пожалуйста, перед тобою вечность.