День Литературы, 2008 № 01 (137) - [30]

Ну, здравствуй, Вова,

давно тебя поджидаю.

И президента дрыном —

хрясь по башке.

А что ему —

джигиту, орлу, джедаю?

Уже в кармане билет

в свободный Бишкек.

Лежит В.Путин.

Страдает и умирает.

Медведев бьётся в истерике у стены.

Молчат сурово силовики-самураи.

Они, злодеи, В.Путину не верны.

И вот пошла

кровавая летка-енка.

Россия стонет,

кровь вышла из берегов.

Уже в Москве

расстреляна Матвиенко,

А в Петербурге

повешен Юрий Лужков.

Сидит Касьянов

и в Лондоне хлещет викси.

Каспаров в Харькове

с Лимоновым пьёт коньяк.

А на Лубянке

смеётся в усы Дзержинский.

Вернули памятник.

И танки давят зевак.

Пошли аресты.

Кобзона и Пугачеву

Взяли в заложники боевики из КПРФ.

Немцов и Децл

лес валят в тайге суровой.

И вяжут варежки

и Кудрин, и Герман Греф.

Но зреет буря,

народ у нас не таковский.

Народ у нас богоносец

и есть терпенью предел.

И скоро въедет

на белом коне Ходорковский

В столичный Кремль,

как Солженицын хотел.

К свободе путь извилист,

кровав и долог.

Чекисты пьют димедрол

и сосут валидол.

В поту холодном

проснулся гад кремленолог.

А тут Калоев с плакатом:

"Путина на престол!"

Слава России и Единой России слава.

Да здравствует мир

и во всем мире прогресс.

Лежит кремленолог,

поверженный дрыном корявым.

Путин воскрес.

Воистину Путин воскрес.

Рубен и Людмила

Моя русская половина говорит мне:

убей жида.

А еврейская половина говорит мне:

фашиста бей.

Мы достали бутылку водки.

И сказали друг другу: да.

Помолчали две половины

и сказали друг другу: пей.

Так за собственным за столом.

Я устроил себе погром.

***

Покоя нет и смысла тоже нет.

Но не могу идти с моим народом.

И я один стою на красный свет,

Как памятник советским пешеходам.

Которые — и в горе, и в труде, —

Презрев оскал акул капитализма,

Всецело соблюдали ПДД,

Осознавая хрупкость организма.

А если вдруг какой-то идиот

Выскакивал беспечно на дорогу,

То все машины замедляли ход.

Да и машин не так уж было много.

Я помню всё. И большевистский ад

Не радует. Но всё же, всё же, всё же…

Ведь мы пешком

переходили МКАД.

Ну а сейчас

и "зебра" не поможет.

Стансы

ко дню конституции

Алексею Чеснокову

1.

Заскулила лабрадорша Кони,

Мается собачка животом.

Никогда я не был на балконе.

Ты меня не спрашивай о нём.

2.

Выйди. Подыши ещё немножко.

Вот и снег кружится над Москвой.

Город умывает, словно кошка,

Белой лапой морду мостовой.

Русский Язык на грани

Если Родина с прописной,

Значит Родина — СССР.

Если Партия с прописной,

Значит, Партия — КПСС.

А теперь с прописной лишь бог,

Ну ещё президент и мэр.

А у бога опять запой,

Он опять плюётся с небес.

Он плюётся на наш Офшор.

У него опять выходной.

Он плюётся на наш Аншлаг,

Он плюётся на Креатив.

И ему плевать, как верней —

"Разыскной" или "розыскной",

Если есть проблема важней —

"В розлив" или же "на разлив".

Ну а те времена — прошли.

Когда жрали мы клей БФ.

И когда быстрей на такси

Было, чем на родном метро.

Если Родина с прописной,

Значит Родина — не РФ.

Если Партия с прописной,

Значит, Партия — не ЕдРо.

Я, конечно, не большевик.

Просто был тогда молодой.

И сейчас тоже можно жить.

Погляди, как рассвет красив.

Но я знать вовек не хочу —

"Разыскной" или "розыскной",

Если есть проблема важней —

"В розлив" или же "на разлив".

Юрий Милославский "ШЕСТИДЕСЯТНИК" К 85-летию Бориса Чичибабина (1923–1994)

В силу известных особенностей новейшей отечественной истории, — и по обстоятельствам биографическим, — Борис Алексеевич Чичибабин, один из самых значительных русских поэтов середины XX столетия, представлен нам (собственно, с настойчивостью представляется), прежде всего, в облике, так сказать, антисоветско-демократическом, банально-"шестидесятническом". Нельзя утверждать, будто для этого нет оснований. Поэт испытал на себе неумолимое давление всех тех губительных энергий, которые только имелись в распоряжении его эпохи: от силовых воздействий нелепой агитпроповщины, которой так и не удалось предотвратить ни одной настоящей "идеологической диверсии", — и до обложного налёта на душу эстеблишированной, наглой, могущественной диссидентщины. Там, где ослабевала мощь первого из названных нами факторов, там тотчас же многократно укреплялся фактор второй. Но обыкновенно они работали совместно, в полном согласии, как пресловутые "злой" и "добрый" следователи, — и, наконец, к середине 80-х, явно обнаружили общую свою природу. Впрочем, иначе и быть не могло. Можно сказать, что в некотором смысле Борис Алексеевич "век свободы не видал".

Уникальность же творчества Бориса Чичибабина состоит в том, что всё оно есть — во многом осознанная! — попытка — сколь плодотворная, столь и трагическая — синтеза, сочетания, совмещения литературы н.г.с. с национальной русской классической литературой. Мы бы даже дерзнули сказать, что Чичибабиным, как "культуртрегером", собственно — проповедником, было предпринято нечто большее: в его сочинениях упорно и последовательно предлагался некий идеальный надвременной культурный ряд, в котором возлюбленная им двоица "красно солнышко Пушкин, синь воздух Толстой — неразменные боги России" могли бы непротиворечиво состыковаться с Шаровым и Солженицыным, Окуджавой и Эренбургом — при посредничестве Паустовского и Пастернака. Это был как бы некий литературно-экуменический рай, где нет уже "болезни, печали и воздыхания", порожденных полярностью, чуждостью друг другу тех или иных явлений культурного міра. Противоречия преодолеваются "просветительным" синтезом-миссией: т. к. поэзия, по Чичибабину, "спасает мір".