День Литературы, 2006 № 04 (116) - [31]

Литератор, не знающий страха

Ни в трактирах, ни даже в стихах,

Вы сидите в красивой рубахе.

С неизменной гитарой в руках.

Аполлон Алексаныч Григорьев,

Перестаньте, пожалуйста, пить!

Неужели в России так горько

И писать, и Россию любить?

Мещанин, коренной москвитянин,

Породнившийся с целой страной,

Мы по следу по вашему тянем

Ту же лямку упряжки двойной…

Разве не хочется быть таким же, как Григорьев, породниться в слове своем с ним, продолжить его поэзию и его критическую концепцию? Кто у нас сегодня такой же, как Аполлон Григорьев — поэт и бражник, лихой рубака, отчаянный почвенник и блестящий литературный критик? Сравнивать никого не будем, но Бобров по-гусарски преклоняет колено перед ним, и это по-настоящему красиво. Ему присущ природный артистизм, помню, как одно время они концертировали вместе — Александр Бобров и Александр Михайлов, оба статные, рослые, мужественные, удивительно похожие друг на друга, как братья-близнецы, оба — истинные ценители русской народной культуры. Но, когда каждый брал в руки гитару, — здесь и проявлялась разница. Актерское исполнение совсем иное, чем авторское. Предпочитаю поэтов слушать живьем или в записи, но никак не в актерском исполнении. Может быть, поэтому со временем два Александра и разошлись, одному ближе концертное исполнение, другому важнее донести смысл им написанного. В его несомненном артистизме всегда прячется своя авторская интонация. Каждый звук его гитары сопряжен с текстом, подстраивается под текст.

Не лириком хочу быть — просто лирником.

Дорогой утолять свою печаль.

И душу изливать цветными ливнями.

И струнами негромкими бренчать.

Мне обидно, что песни Александра Боброва так и не вышли на всероссийский простор, в ряд диссидентствующих бардов он никак не помещался при всей явной независимости его песен. Армейские верхи отказали ему и его песням, традиции Дениса Давыдова ведомству тупых политработников были явно чужды, да и государство особо не стремилось использовать бобровские державные интонации. Но в нашем литературном кругу он, несомненно, был первым песенным поэтом нашего поколения, потом уже появились афганские песни Верстакова и Кирсанова, Михайлова и Морозова. Бобров же свой путь проходил в одиночку, общаясь с близкими ему по духу поэтами и прозаиками, но никак не с поэтическим бардовским сообществом. Он и себя считал тем самым славянским лирником, исполнителем народных дум и сказаний, только переложенных на свой бобровский поэтический лад.

Ну сколько можно? — все вокруг да около,

Уйти бы вглубь, допеть бы, чуть дыша.

А после пусть плывет по небу облако —

До капельки излитая душа.

Его песни похожи на баллады, он всегда дает зримый и очерченный образ своего героя, будь то Аполлон Григорьев или лихой казак, возвращающийся с похода, новгородский ушкуйник из далеких времен новгородской вольницы или последний еврей, покидающий Россию. Александр Бобров по-русски приемлет всех и жалеет всех.

А Россию покинул последний еврей.

Над собором кричит ошалелая галка.

Я, конечно, иных — средне-русских кровей,

Но уехал еврей.

Мне действительно — жалко…

…………………………………………

На рассвете уехал последний еврей.

Я желаю ему пониманья и счастья.

Но сегодня стою у закрытых дверей:

Вот уехал еврей… И к кому постучаться?

И ведь верно же. Просто и верно выразил суть проблемы. И спорить будем, и решать вековые вопросы, но разъехались, и "к кому постучаться?" Вот и Станислав Куняев писал: "И нас без вас, и вас без нас убудет…" Так же, как убудет и без украинских, берущих за душу песен, и без восточного яркого цветения грузинских или армянских лириков. Не желает душа лирника Александра Боброва расставаться с близкими ему напевами соседних народов. Эта культурная, словесная имперскость, уверен, ещё столетиями будет жить в нашей культуре, отнюдь не задевая и не ущемляя ничьи национальные чувства.

Пламя предков горит поныне.

Наша память остра

От Подола и до Волыни,

От Днепра до Днестра.

Дети вольной славянской крови

Мы прошли сквозь века.

По тiй мовi та будьмо здоровi!

Будем, наверняка!

Но, конечно же, для многих Александр Бобров прежде всего певец старой Москвы, её затаенных, скрытых, чудом сохранившихся уголков. У него даже голос меняется, когда он говорит и поет о своем Замоскворечье. Он с ужасом видит, как на глазах исчезает его Москва, как становится чужим, враждебным ему городом интернациональных безвкусных застроек. Его артистизм и врожденное чувство красоты не могут смириться с уничтожением и уже неизбежным исчезновением с лица земли в своем первозданном виде одного из чудеснейших городов мира. И он искренне завидует и Петербургу, и Риму, которые остались в своей вековой красоте удивлять всех своим ликом. А наш лирник лишь может вывести нас на потаенную экскурсию по уцелевшим островкам старой Москвы.