День Литературы, 2004 № 08 (096) - [15]

Владимир ВИННИКОВ ПИСАНИЕ

Вячеслав КУПРИЯНОВ. Лучшие времена.— М.: Молодая гвардия (серия "Золотой жираф"), 2003, 366 с., 3000 экз.

"Dum spiro spero", "Пока дышу — надеюсь", этот известный латинский афоризм мог бы стать эпиграфом к сборнику избранной поэзии Вячеслава Куприянова. Каюсь, vers libre применительно к отечественному стихосложению вызывает лично у меня множество вопросов типа: "Не будь тебя, как не впасть в отчаяние при виде того, что совершается дома?" Но, раз эти ритмы без рифмы и мер как-то существуют в мировой поэзии, то имеют право на существование и в русской — мы же отзывчивы "всесветно", а не как-либо еще.

Троичная структура книги с разделами "Стихотворения", "Верлибры" и "Переводы" лишь укрепляет меня в этом ощущении — тем более, что Вячеслав Куприянов — известный мастер и верлибра, и поэтического перевода.

В принципе, язык поэзии — един, хотя речи ее различны. Это — как Писание, дух которого "веет где хощет". И "писание" Вячеслава Куприянова, представленное в его сборнике надеждами на лучшие времена, позволяет убедиться в этом, что называется, "окончательно и бесповоротно".

Валерий ИСАЕВ-МЕЛЕНКОВСКИЙ ГАВРИЛО — СВИНОЕ РЫЛО Рассказ

В скором поезде "Москва-Новосибирск", уютно устроившись у окна, сидел одиноко статный, лет сорока пяти-сорока семи, интеллигентного вида пассажир. Чернильно-черные, по моде пятидесятых годов волосы "бобриком" и сильно вздёрнутый, почти квадратный короткий нос делали его лицо торжественно-самодовольным.

Вернулся он только что из вагона-ресторана, где плотно покушал, выпил свои "колёсные" сто грамм коньяку и теперь, рассеянно глядя в окно, совсем не рассеянно думал о своей жизни.

Мимо окна летела золотая осень с её заманчиво-привлекательной багряной грустью, и грусть эта каким-то образом передавалась и пассажиру. Грусть по родному краю, по родным местам, где он не был, — устало откинулся пассажир на спинку дивана, — порядка десяти лет. А там жив ещё его родной отец... Сколько раз собирался, а выходит — всё некогда да некогда.

Вот и сейчас едет в командировку, до родных мест рукой подать — выйти только на полустанке и на автобусе каких-нибудь сорок километров проползти. Сердце учащённо забилось. Он решительно встал, тревожно заходил по купе, нетерпеливо глянул на часы и, чему-то приятно улыбнувшись, снял пиджак и улёгся отдохнуть: до его полустанка оставалось ещё целых пять часов.

Пассажира разбудил внезапный толчок, а через минуту дверь купе плавно откатилась, и в её проеме появилась сначала широкая, во всю дверь, в стёганой фуфайке спина, а потом и сам обладатель этой спины, втащивший в одной руке внушительный вещмешок, в другой — перетянутый тесёмочными лямками, видавший виды кубовых размеров чемодан.

— Валяй сюда, Петюня!— заботливо крикнул он кому-то в коридор.— Тут я,— дал он о себе знать и, тяжело дыша, умиротворённый плюхнулся на сиденье.

— Иду, иду! — захлёбывающе просопел рядом тоненький, почти мальчишеский голосок, а вслед за ним, волоча за собой тоже громоздкие, как рюкзаки с камнями, сумищи, протиснулся щупленький, запыхавшийся паренёк.

— Струмент-то куда, Василь Лукич? — почтительно обратился он к только что вошедшему. — В ноги, ай наверх?

— Не трог, в ногах полежит, — степенно, не поворачивая головы, вяло уронил мужик, с усердием отирая обильно катившийся пот со лба. — Уж теперь недалёко.

Услышав от старшого дельный ответ, парнишка поставил на пол "струмент" и исчез в коридоре, грохнув дверью.

Пассажир сначала хотел возмутиться столь бесцеремонным вторжением в его сон и купе, но, внимательно приглядевшись, в вошедшем, а теперь уж напротив его сидевшем Василии Лукиче, как почтительно величал его только что парнишка, к своей радости и удивлению узнал Ваську Муравьёва, бывшего одноклассника, парня из родной их Барановки.

— Муравьёв? — с некоторым сомнением и волнением в голосе вежливо обратился он к мужику.— Василий Муравьёв... из Барановки?

Мужик с недовернем зыркнул проницательно в лицо пассажира и вдруг, полуоткрыв рот, как бы на секунду немея, гаркнул обрадованно на весь вагон:

— Гаврило!.. Гаврило — свиное рыло! — отчаянно хлопнул он себя по коленкам и, громоподобно прохохотав, выдохнул изумлённый, раскинув для объятия руки: — Неуж ты, мать честная?! — стиснул он его, прижал к себе. — Да... вот так встреча. В жисть не поверил бы — на улице встретить бы привелось. Вовка Гаврилов! Как министр! Дела-а-а... Владимир Георгич по отцу-то, стало быть?

Он снова сел — и расхохотался.

— Да вроде я... — не придя еще вполне в себя, смущённый лепетал Владимир Георгиевич. — Собственной персоной, так сказать... Вот так встреча!

Владимир Георгиевич вдруг почувствовал, что он помолодел. Всё тут: и запах родных лугов, и речка, и это внезапное к нему дразнильное обращение — Гаврило — свиное рыло, — не обидело, нет! — всё смешалось и подступило к горлу. Он расслабленно сидел, упёршись кулаками в упругую кожу дивана, и умиленно глядел перед собой, глазам не верил: напротив него, по-детски задорно улыбаясь, сидел здоровый, с обожжённым ветрами и солнцем лицом, Васька-Муравей.