День Литературы, 2004 № 07 (095) - [16]

— Сука! — холодно сказал Горан. — Она выбралась через внутреннее окно туалета и хотела открыть дверь.

У меня невольно мелькнула мысль о Кате. На губах у Кати играла счастливая, почти детская улыбка...

А у этой? Что застыло у неё на губах? Сказать было нельзя, потому что губы были изуродованы пулей парабеллума. Но черты лица — окутаны страхом, а в потухающих глазах, в блеске жёлтого медальона, изображающего полумесяц, была острая, открытая ненависть.

И я понял и принял эту ненависть, как и Катину улыбку.

А, впрочем, какая разница? Ведь обе эти девушки были уже мертвы.

Мы кинулись назад и, пробегая мимо лестницы, услышали, как что-то яростно рвануло внизу — это гранатой попробовали разнести входную дверь. Тяжёлая железная дверь выдержала, но ясно было, что ненадолго.

— Всё!— сказал я Горану, закладывая последнюю обойму.— Сейчас вышибут дверь. Сматываемся!

— Вышибут,— ответил Горан, взмахивая парабеллумом.— Но я, ещё раньше, я разукрашу здесь всё твоими мозгами — если ты повторишь это ещё раз!

И я больше не повторял. Мы втроем метались от окна к окну.

А когда последний патрон был выпущен и свирепая пуля догнала перебегавшего через улицу моджахеда, — отбросил Горан свой парабеллум, осмотрел комнату, и взгляд его остановился на неведомо как очутившейся здесь приличных размеров статуе американской свободы.

— Стой!— сказал Горан.— Сбросим на прощание эту хреновину им на голову. А то они там кричат, что им свободы мало...

И тяжёлый, отвратительный идол с пустыми белыми глазами из кости полетел вниз, всё-таки придавив одного моджахеда, и загрохотал над крыльцом, разбившись окончательно вдребезги.

..Это было давно-давно. А неделю назад я опять побывал в Сараево — уже как мирный турист.

Дом этот я обнаружил на прежнем месте — он никуда не делся. Никакого офиса здесь давно нет. Тут теперь ночной клуб и бордель. И диван, обитый красной кожей, на котором умерла Катя, как это ни странно, стоит до сих пор. На нём похотливые и потные мужики жадно щупают раскрашенных, пухлых девок.

И когда я увидел этот диван, когда я увидел его опять, то я остановился на месте, и мне ясно, отчётливо вспомнились разбитая в куски Свобода, жёлтый магометанский медальон-полумесяц, поблескивающий ненавистью, звон разбитого стекла и счастливая улыбка мёртвой Кати.

У неё была светловолосая детская головка. И целоваться она умела так, как больше никто не умел. Никто.

Валерий Терёхин ВЫСОТА ВНИЗУ Отрывок из романа о рок-гитаристе

Завтра — семинар. Олег опустошенно созерцал взбухшие паркетины, затертые сотнями ног живших до него в этом номере людей, — Струпин потребовал отзыв на повесть Снеговской... Скоро зачет по творчеству, из нас она самая талантливая — пишет правду о том, что народ не живет, а мучается. Приехала издалека, там еще хуже, чем в С. И он же, руководитель, на первом курсе сам назвал ее работу лучшей из присланных на конкурс. А теперь? Откуда в нем такая ненависть? Он требует, чтоб все как один, все шестнадцать человек, даже монгол и вьетнамец, настрочили на Снеговскую отрицательный отзыв! Пучков болтает, что таскалась к нему на квартиру, вытворяла что-то на лестнице и на жену напоролась... И теперь нужны шестнадцать закладных, чтобы выставить ей незачет по творчеству. Тоже мне, писатель-деревенщик... Только б в деревне, как в том Бурланово, да в хорошей бригаде этому Струпину за такие дела разбили бы едало! То-то небось рвался в Москву. Рассказывает всем, как ездил в Ржев и в тамошнем горкоме партии спасал от затопления могилы Западного фронта, а сам думает о другом: глаза пустые, как у водяного, шныряют по сторонам. Начинает про праздник славянской письменности в Новгороде, а кончает молодой писательницей, которая потащила его на рок-концерт, заманила к себе в номер и устроила стриптиз. Это насчет вредного влияния рока и моей "Истории обыкновенной американской рок-группы". Эх, поддался на уговоры, перепечатал той весной проклятую тетрадку и отослал на творческий конкурс. На всё был согласен, лишь бы не жить снова с этими, свалить из С. хоть куда-нибудь... Олег через силу разулся, сбросил джинсы, пропотевшую рубашку и рухнул на постель…

Снился опять странный, но радовавший сон — пусть радость, хоть и во сне. Он любил вспоминать эти сны по утрам, — по кусочкам, по отдельным отрывкам, — когда выходил на пробежку. Снилось, что на Флотской выступали "Блэк сабэт" и затянутый в чёрное Томи Йомми из кожи вон лез, чтобы завести зал, но никому их музыка не нравилась, и аккорды почему-то получались советские примитивные, и струны не звучали, и барабаны лопались под палочками Батлера, и гитары не строили: в зале свистели, недовольно улюлюкали, и какая-то сила вынесла Олега под самую сцену. Йоми увидел, растерянно отшатнулся и поманил. Другие на сцене скорбно молчали, и Йомми под недовольный гул вручил ему свою гитару; а сам куда-то пропал, словно растворился, и вот уже Олег в "Блэк сабэт" за лидер-гитариста, зажимает первую минорную ноту, но из треугольных колонок вырывается ветер и несет жухлую листву кружит ее в вихре над сотнями глоток..