День Литературы, 2002 № 11 (075) - [4]

Да, все так, и в том же самом "Шуме времени" совершенно по-разному описаны первые впечатления мальчика в синагоге и его же наблюдения за имперской жизнью Петербурга. Первые даны торжественно-приподнято, вторые — насмешливо-холодно. "Синагога с коническими своими шапками и луковичными сферами, как пышная чужая смоковница, теряется среди убогих строений". Чувствуете, читатель, стилистическое мастерство? Одни "луковичные сферы" чего стоят! А то, что "пышная" среди "убогих строений", — так чего же еще вы ожидали?

Появления же русского императора описаны следующим образом: "Проездами" тогда назывались уличные путешествия царя и его семьи. Я хорошо навострился распознавать эти штуки. Как-нибудь?( Вообще-то надо бы "где-нибудь" — А.А.) у Аничкова, как усатые рыжие тараканы, выползали дворцовые пристава: "Ничего особенного, господа. Проходите, пожалуйста, честью просят..." Но уже дворники деревянными совками рассыпали желтый песок, но усы околоточных были нафабрены и, как горох, по Караванной или по Конюшенной была рассыпана полиция.

Меня забавляло удручать полицейских расспросами — кто и когда поедет, чего они никогда не смели сказать. Нужно признать, что промельк гербовой кареты с золотыми птичками на фонарях или английских санок с рысаками в сетке всегда меня разочаровывал. Тем не менее, игра в проезд представлялась мне довольно забавной".

Быть может, я не должен так иронизировать над более или менее правдиво описанными детскими впечатлениями. Ведь дети в своем восприятии очень зависят от тех взрослых, с которыми они в данный момент находятся, и Мандельштам, видимо, это понимает, именно поэтому в "Шуме времени" он вначале описал тщательный выбор прислуги родителями, а уж потом совместное с этой прислугой наблюдение за военными упражнениями: "Мне нравился физический отбор людей: все ростом были выше обыкновенного. Нянька вполне разделяла мои вкусы. Так мы облюбовали одного матроса — "черноусого" и приходили на него лично посмотреть и, уже отыскав его в строю, не сводили с него глаз до конца учения".

Почтение к синагоге вбито в мальчика родителями, которые его возили туда с собой ("от того, что я видел и слышал, я возвращался в тяжелом чаду"), холодноватая насмешливость к петербургским имперским церемониям, в конечном счете, внушена родителями же, пусть через посредство няньки, так что, воскрешая свои детские впечатления, Мандельштам, в сущности, показывает ценности своей стопроцентно еврейской семьи. Так был ли конфликт?

Думаю, конфликт в душе и творчестве Мандельштама все-таки был. И заключается он, повторяю, в столкновении ценностей государственнических и антигосударственнических, "конспираторских". Мандельштам ищет и находит в русской, а затем в советской культуре черты, свойственные "расе государственников" и "расе конспираторов и бунтарей", пытается примирить то и другое, но в конце концов все-таки склоняется к ценностям подрывным, антигосударственным и античеловеческим, словом, к "хаосу иудейскому".

Главный же интерес для нас этого поэта, а также причина того, что я поместил выше материал о цивилизациях Шумера и Вавилона, заключаются в том, что Мандельштам пытался примирять ценности государственнические и антигосударственнические оригинальным способом. Он пытался создавать культуру нового государства — русскоязычного, но не русского, даже — антирусского. Это должна быть могущественная и безжалостная держава, руководимая каким-то обязательно нерусским вождем (быть может, Сталиным), но доминирующую роль в которой обязательно должны были играть иудеи или обращенные в иудейство русские. В сущности, речь шла о создании нового народа — русскоязычных иудеев, примерно так, как в свое время иудеями в большинстве стали тюркоязычные хазары.

Прославим, братья, сумерки свободы,

Великий сумеречный год!

В кипящие ночные воды опущен грузный лес тенет.

Восходишь ты в глухие годы, —

О, солнце, судия, народ.

Прославим роковое бремя,

Которое в слезах народный вождь берет.

Прославим власти сумрачное бремя,

Ее невыносимый гнет.

В ком сердце есть — тот должен слышать, время.

Как твой корабль ко дну идет.

Мы в легионы боевые

Связали ласточек — и вот

Не видно солнца; вся стихия

Щебечет, движется, живет;

Сквозь сети — сумерки густые —

Не видно солнца, и земля плывет.

(1918)

Итак, создается новая "большая сеть" ("грузный лес тенет") — новое государство и новый народ, "ночные" ценности которого становятся "дневными". То, что с христианской точки зрения считалось извращением, теперь становится "нормальным", и наоборот, нормальное объявляется "извращенным" и безжалостно уничтожается...

Формально говоря, этот процесс (так же как и то, что происходило в хазарском каганате после принятия его верхушкой иудаизма) противоположен тому, что имело место после завоевания Шумера семитами-вавилонянами. Русские, как и хазары, должны были сохранить свой язык, но сменить веру и главные жизненные ценности; вавилоняне же сохранили язык, но сменили веру, приняв ценности покоренного ими народа-государственника и даже приняв божества шумеров (правда, заменив их имена на более привычные).