День красных маков - [26]

Как нарочно, у Поппи был выходной, и день в заточении обещал быть просто ужасным. Решив отвлечься, она вычистила кухню, до блеска выскоблила пригоревшую сковородку и отдраила липкий пол. Но попытка достичь душевного покоя путём наведения порядка в окружающем пространстве потерпела крах.

С тех пор как ушёл муж, Поппи скучала по его присутствию, её раздражало пустое место на диване, необходимость в одиночку готовить и есть, а также выносить в темноте мусор на свалку. Это всегда было обязанностью Мартина, потому что она терпеть не могла помойки: боялась крыс, но ещё больше – наркоманов, шлюх и пьяных компаний, которые всегда ошивались у мусорных баков. Несмотря на страх, эти сборища вызывали у неё улыбку недоумения: мало ли куда можно пойти, зачем толпиться за вонючими баками?

Поппи придумала план – не думать о муже слишком много. Чем больше находишь занятий, тем меньше времени на размышления остаётся в плотно забитом графике. Иногда этот план не срабатывал. Например, когда случалось что-нибудь смешное или интересное, ей немедленно хотелось поделиться с Мартином, рассказать ему анекдот, выяснить его мнение по какому-нибудь важному вопросу. Но она не могла, и действительность, в которой его не было рядом, наваливалась с новой силой.

Водя пальцем по свадебной фотографии, стоявшей на каминной полке, Поппи не верила, что снимок сделан всего три года назад; ей казалось, прошла целая жизнь. Глядя на своё отражение в углу рамки, Поппи видела – с той минуты в пабе она постарела куда больше, чем на тридцать шесть месяцев.

Их свадьба была простой регистрацией в загсе. В половине третьего их сердца наконец соединили; втиснутые между парами, которых регистрировали в два и в три, они были нервными пассажирами свадебного конвейера.

Перед Поппи и Мартином были записаны Кортни и Даррен, после них Кармель и Ллойд. При словах «Кармель и Ллойд» Поппи представился дорогой универмаг.

Она вообразила себе, как одна из тех женщин, что живут в больших домах на главной улице – куча денег, сложная укладка, нянечка, собственные ванная и туалет, – глядя на ключи, лежащие на туалетном столике из сосны, говорит мужу: «Дорогой, загляни в «Кармель и Ллойд», у нас кончается фуа-гра, и я не знаю, что сегодня подать на обед, когда придут Чарльз и Фелисити». Муж, которого бесит её привычка говорить в нос, понимает, что сама она не съест ни крошки, поэтому ничего не отвечает и лишь продолжает разглаживать невидимые складки газеты «Телеграф». Кортни и Даррен оказались гопотой.

Всех гостей перепутал бестолковый охранник. Поппи подумала, может быть, не такой уж он и бестолковый, может быть, при такой чудовищно монотонной, тоскливой работе он нарочно придумал хоть что-то, развеявшее скуку. Новобрачные обменивались клятвами, и тут кто-то завопил: «Это не наша Кортни!» Поппи пригляделась и увидела Доротею, плачущую на плече чернокожего франта; он мог быть гостем и на той свадьбе, что ещё не началась, и на той, что уже закончилась. Большая часть девушек пришла бы в негодование, если бы их важный день превратился в такой кавардак, но только не Поппи. Ей всё это показалось уморительным, ведь бабушка, и ухом не поведя, отправилась праздновать внучкину свадьбу с незнакомцами.

В результате Мартин и Поппи то и дело принимались хихикать прямо во время недолгой, сухой церемонии, и им не довелось испытать всех тех чувств, что должны были сопровождать такое великое событие. Да, впрочем, ничего великого в нём не было, не считая задницы Кортни, необъятной и затянутой в персиковый атлас. Поппи видела её в саду; зажав сигарету в карминно-красных губах, Кортни беспокоилась, как бы не поджечь залитые лаком кудряшки по обеим сторонам щедро нарумяненного лица. Она напомнила Поппи большую толстую куклу, только ей в жизни не доводилось видеть куклы, умеющей говорить такие плохие слова.

Поппи завороженно смотрела, как дрожащий фотограф пытается собрать вместе упорно сопротивляющуюся толпу для группового снимка. Вынув изо рта окурок, Кортни держала его в руке, пока многочисленные дети толкались у её ног. Выдохнув, она завопила так, что её услышали на парковке: «Даррен, а ну быстро сюда, утырок паршивый!»

Поппи вздрогнула, и ей стало грустно. Маленький, тощий Даррен, с бритой головой и блестящей серёжкой в ухе, поплёлся, куда приказала будущая жена. Руки он прятал в карманах, увы, слишком неглубоких; ссутуленные плечи подчёркивали узость пиджака, изо рта свисала самокрутка. Вид у Даррена был побитый. Поппи не видела счастливого будущего Кортни и Даррена, которые даже в этот особенный день не смогли выбраться из грязи. Злые, разочарованные, они, должно быть, надеялись на двадцатичетырёхчасовую передышку от гнетущего убожества никуда не годной жизни. По-видимому, они сознавали, что этот день для них – особенный, но жизнь так и осталась паршивой, и от этого не спасал ни взятый напрокат костюм, ни подержанное платье.

У Поппи Дэй не было ни венчания в церкви, ни хора, ни священника, ни роскошного платья, ни фаты, ни подружек невесты, ни цветов, ни весёлой вечеринки со свадебным тортом и конфетти. Она не шла к алтарю под музыку, окружённая букетами лилий и побегами плюща, отец не вёл её под руку, отца просто не было – и точка. Не было свадебного путешествия в какую-нибудь жаркую страну, где еда до неприличия вкусная, не было фотографий, передающих «атмосферу свадьбы», ничего этого не было. Были двадцать минут смеха, пара бокалов в пабе с друзьями, которые спели «та-да-да-да» на мотив «невеста идёт», а потом домой, в кровать. Да, и мамы тоже не было, но про маму отдельная история.