День красных маков - [21]

Завтрак, как и всё остальное в лагере, быстро стал для Мартина привычным. Звук собственных шагов по незнакомым тропам уже не пугал, и стало обычным, находясь среди пустыни, в тяжёлом защитном снаряжении идти по дощатому настилу за сухим пайком. Поначалу жизнь здесь казалась интересной – было что-то необычное в одинаковой одежде. Мартин казался себе участником единой команды – такое он раньше видел только в фильмах и журналах. Он чувствовал связь с остальными – дома его никто не понял бы. Закон, порядок и правила здесь касались всего, начиная от всеобщего похода в уборную и заканчивая всеобщей молитвой, и люди, с которыми его связывали такие отношения, стали ему товарищами.

Первые пару недель Мартин нервничал, ожидая чего-то, держа ухо настороже – вдруг завоет чёртова сирена. Возможность ракетного обстрела держала его в постоянном напряжении, особенно ночью. Райские сны о Поппи разбивались вдребезги, когда в них врывалось предчувствие опасности. Падая, зарываясь лицом в землю, он, затаив дыхание, ждал, повезёт ему на этот раз или нет.

Он вообще жил в ожидании, подобно тому, как в детстве ждал Рождества. Тогда он не знал, сбудутся ли завтра все его мечты, или впереди такой же паршивый день, как все остальные. Рождество оказывалось таким же паршивым днём, как все остальные, но он всё равно на что-то надеялся. Всегда есть шанс, пусть даже самый ничтожный, получить много радости, если весь год вёл себя хорошо.

Мартин всегда был умным ребёнком и понимал – весь этот бред про Санту только гнусное враньё, но за час или два до сна предвкушение чуда становилось почти болезненным. Ему нравилось думать, будто в жизни есть место волшебству, хотя бы где-то. Подобно этому он чувствовал себя в первые недели своего приключения – ходили разные слухи, в том числе о возможной опасности.

Однако через две недели до него дошло, как всё обстоит на самом деле. Работа и жизнь здесь были монотонны и предсказуемы. Он не видел ничего интересного, захватывающего и весёлого в постоянных бомбёжках и вероятности получить ранение в любое время дня и ночи. Когда-то манящее приключение на поверку оказалось полным дерьмом. Он пребывал в замешательстве. С этой работы нельзя было уйти раньше чем через год, нельзя было отпроситься, снизить темпы, уволиться. К тому же Мартин верил, что, если сможет через это пройти, всё станет по-другому; представлял в розовом свете будущее – своё и Поппи. Повышение означало дом, сад, может быть, переезд в какое-нибудь классное место. Им воздастся за все праздники, которых они никогда не праздновали…

Судорога в мышцах руки вернула Мартина в настоящее. Он покрутился немного, стараясь поудобнее улечься на матрасе, и с иронией отметил, что тоскует по унылой, утомительной работе в лагере. В любом случае там было в миллион раз лучше, чем здесь; да везде было лучше, чем здесь, даже в аду.

Резким спазмом свело кишечник.

– Нет! – взвыл Мартин громче, чем ему хотелось бы. – Пожалуйста, мне нужно в туалет, отпустите меня, пожалуйста…

Эти мольбы дошли до безразличных ушей. Два молчаливых охранника, не видимых Мартином, встали по обе стороны двери, сжимая в руках оружие. Несколько часов назад эти люди выбросили у ворот базы обезглавленное тело. В рот отрубленной головы они всунули записку, где были указаны их условия: освободить четыреста пленников, преданных организации и находящихся в тюрьме за три континента отсюда, в обмен на солдата, которого они захватили в плен. На размышления правительству Великобритании давалось двадцать четыре часа. Охранники ставили ноги на закатанный в ковёр труп Аарона, лежавший на полу машины, и им дела не было до двадцатиоднолетнего отца маленького Джоэля. Целые колбасы пепла падали с их сигарет на его тело. Тем более им не было дела до того, что Мартину Термиту нужно в туалет.

Ему пришлось несколько часов пролежать в собственных экскрементах, прежде чем похитители наконец поняли – он не такой уж опасный противник. Невидимая рука разрезала пластиковый хомут, стягивавший шею Мартина, сняла с его головы мешок. Нож, освободивший Мартина, пощекотал ему подбородок, и Март ощутил сбегающие по шее струйки крови, но не смог их стереть, потому что руки по-прежнему были связаны.

Он судорожно глотал кислород сквозь сухие рыдания и наконец-то без помех моргал и не вдыхал больше затхлую вонь мешка – своего спутника. Теперь он дышал воздухом, плотным от сугубо мужского запаха – сочетания пота, пряного дыхания и мускуса. Это была скверная, вонючая комнатка, но, в сравнении с необходимостью дышать сквозь грязный мешок, она была чудесна. Пару минут глаза привыкали к свету; снова получив возможность видеть, Мартин осматривал всё вокруг, пытаясь вникнуть в обстановку.

Комната площадью порядка четырёх с половиной метров. Белёные стены; нижняя половина выкрашена рыжевато-коричневым. Все в выбоинах, вмятинах. Куски штукатурки отвалились – вне всякого сомнения, стены были изрешечены пулями. На дальней кто-то наискось выцарапал фразу на арабском.

Мартин довольно долго изучал петельки и чёрточки, стараясь расшифровать узор из точек и штрихов. Но, видимо, ему суждено было окончить свои дни, не успев перевести древнюю цитату и осознать её горькую иронию. «Секрет счастья – в свободе. Секрет свободы – в храбрости».