День красных маков - [20]

Большой, толстый, неопрятный, он носил на расстёгнутой рубашке остатки недавней пищи; его седая борода казалась тенью на лице и по своей равномерной выстриженности могла бы стать шедевром дизайнерского искусства. За ним тянулся стойкий запах жареной пищи и секса. С ранних лет чувствуя, что отец – злой человек, Мартин ещё не мог осознать, как сильно его боялся. Лишь с годами, оглядываясь на прошлое, он понял, что всё детство провёл, затаив дыхание. Он верил – если не дышать, можно стать лёгким, как пёрышко, незаметным. Мартин Термит хотел стать невидимкой.

В первые десять лет жизни или даже больше Мартин не мог бы сказать, какого цвета глаза у отца, потому что никогда не смотрел ему прямо в лицо, а отводил или опускал взгляд. Мартин рос тихим ребёнком; опыт научил его скрывать свои мысли. Пару раз он высказал своё мнение по какому-то вопросу и тут же был жестоко высмеян отцом, который издевался над его детскими суждениями, во весь голос гогоча и повторяя слова сына, по-женски повизгивая, что совсем не подходило его зычному голосу: «Как ты сказал, кретин малолетний? Как это понимать? Ну ты и ничтожество!» Он часто поднимал на сына руку, порой чтобы ударить, но иногда тут же её опускал. Мартин не знал, ждать удара или нет, и каждый раз вздрагивал и скулил. Это отец находил смешным, да не то что смешным – просто УМОРИТЕЛЬНЫМ!

Страх насилия стал таким ощутимым, что стоило отцу слишком резко взмахнуть рукой, и мальчик готов был выпрыгнуть из кожи. Побои приносили едва ли не облегчение, доказывая, что Мартин не сошёл с ума. Он думал: «Вот видишь, Март, ты имеешь право бояться, он тебя бьёт; тебе не почудилось, это и впрямь больно!»

Мать, зависимая от никотина, даже не пыталась противостоять мужу. Мартин её не винил; не будучи благодарным ей за такую жизнь, он понимал – у неё тоже каждый день своя борьба, своя война. По ночам он слышал, как она кричит с надрывом, от боли, не от удовольствия. Зарывшись лицом в подушку, он рыдал, желая, чтобы всё это поскорее прекратилось, чувствуя себя никчёмным, думая: «Посмотри на себя, Март, лежишь тут и ревёшь в подушку, и ничем не можешь помочь маме. Он прав, ты просто ничтожество».

В такой атмосфере постоянного напряжения, страха и сигаретного дыма проходило детство Мартина; он не видел ни выхода, ни света в конце тоннеля. Всем этим стала дружба с Поппи. Она слушала его и не смеялась. Мартин навсегда запомнил день, когда открыл ей дверь в школьную столовую, шагнув чуть вперёд, чтобы раньше Поппи дотянуться до ручки. Он не мог объяснить, зачем это сделал, ему просто хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы Поппи стала чуточку счастливее, а её жизнь – чуточку легче. Прежде чем войти в дверь, Поппи посмотрела на Мартина, чуть наморщила нос и встряхнула головой, чтобы откинуть с глаз прядь волос.

– Рядом с тобой мне ничего не страшно.

Мартину показалось, будто его сейчас разорвёт от наплыва чувств. Словно Поппи подарила ему луну в коробке, такую прекрасную, редкую, невероятную вещь, что ею нельзя делиться с остальными. Домой из школы он не шёл, а летел. Он понял – если такой умной и красивой девочке, как Поппи Дэй, рядом с ним ничего не страшно, значит, не такое уж он и ничтожество. Ему тогда было двенадцать лет.

Он вошёл в квартиру; отец сидел на своём обычном месте, приросший к дивану и телевизору. Не отрываясь от экрана, он поприветствовал сына:

– Ах, она вернулась из школы. Как поиграли с девочками в нетбол?

Мартин встал между отцом и телевизором. Отец сжимал в руке пивную банку; алюминий трещал под его пальцами.

– А-ну-пошёл-отсюда-к-чёрту!

Мартин не дрогнул, не двинулся с места. Он смотрел отцу прямо в глаза – бледно-голубые. Пальцы отца собрались в кулаки, пульсирующие от напряжения, готовые начать атаку, но Мартин стоял спокойно, держа руки по швам – в эту минуту он был больше отца.

Мистер Термит молчал. Не последовало ни остроумных замечаний, ни оскорблений. Он посмотрел на сына и понял, что произошла перемена. Хватит. Больше Мартин не станет терпеть это дерьмо. Всё это случилось благодаря Поппи. Она дала ему понять – он сможет бросить вызов всему миру и победить.

Потом, когда они качались на качелях, держась за ржавые цепи, она сказала:

– Ты мой самый лучший друг в целом мире, Мартин. – Было темно, но Поппи знала – он улыбается. – Мне будет очень грустно, если ты уедешь и мы больше не сможем вместе играть.

– Такого не может быть, Поппи. Ну куда я уеду?

Она пожала плечами – место, куда он мог отправиться, было трудно даже представить.

– Обещаю, Поппи, я всегда буду твоим лучшим другом. Мы как будто связаны невидимой ниточкой, от твоего сердца до моего. Если я буду тебе нужен, ты только потяни за неё, и я приду.

Поппи рассмеялась, представив себе эту ниточку.

– А если ты за неё потянешь, я тоже приду к тебе, Мартин. Так я всегда буду знать, когда тебе понадоблюсь.

Найдя в темноте руку Поппи, он спрятал в своей ладони маленькие пальчики…

Глядя на подбородок Аарона, покрытый мыльной пеной, Мартин думал – каково это, когда у тебя есть маленький сын, который рисует тебе картины? У них с Поппи всё было впереди, совсем рядом, оставалось только руку протянуть.