День, когда я научился жить - [42]

Джонатан рассмеялся:

– А вот и нет – как раз наоборот. Я пришел к выводу, что некоторые страховки по нескольку раз покрывают одни и те же риски. Иными словами, за защиту от этих рисков вы платите по нескольку раз. Я все привел в порядок, и теперь вы сможете экономить восемьдесят девять долларов ежемесячно.

– Вот так новость!

– Да, и я подумал, что вы обрадуетесь.

– Э… а еще есть?

– В каком смысле?

– У вас, наверное, есть еще что-нибудь, что я должен буду оплатить.

– Нет.

– Но я полагаю, вы пришли не затем, чтобы мне все это сказать…

– Э… ну да, конечно. Я удостоверился, что теперь все правильно.

Чаттерджи озадаченно на него посмотрел:

– Ясно… А могу я угостить вас чашечкой чая масала?

Остаток недели прошел на удивление хорошо. Джонатан снова стал находить удовольствие в работе, совсем как в начале карьеры. Он ездил по клиентам, выправлял их договоры в соответствии с действительными нуждами и советовал, если это было необходимо, заключить новый договор. Он чувствовал, как его увлекает новое движение, как возвращается прежняя энергия. Работа вновь обрела для него смысл. Его миссия, его роль теперь радовала его.

В пятницу он оказался на террасе кафе наедине с Анжелой. Неподалеку от них, на привычном месте, старый саксофонист играл джазовые шлягеры, выводя мелодии с обезоруживающей неуверенностью, и у его ног на земле лежала перевернутая бейсболка.

– Майкл прийти не сможет, – сказала Анжела. – У него какие-то срочные дела с клиентами – он только что прислал мне сообщение.

Они заказали кофе. Джонатан вдруг оробел. Он уже отвык от ее общества, и теперь его одолевали противоположные чувства – от замешательства до смутной радости. Она держалась увереннее, чем он. А может, просто более умело скрывала смущение.

В нем все звучал голос Марджи, убеждавший его поговорить с Анжелой, высказать ей все, что было у него на сердце. Доверься ей и выскажи свои чувства. Но чем яснее слышался ему этот голос, тем больше он застывал в спасительной нерешительности.

Саксофонист отчаянно киксанул и продолжил играть как ни в чем не бывало.

Анжела пыталась поддержать разговор, но Джонатану показалось, что она избегает встречаться с ним взглядом. Она рассказала обо всех новостях компании и о том, что там происходило во время его отсутствия. Когда эта тема была исчерпана, она принялась комментировать текущие события в присущей ей манере, сдобренной едким юмором, который так ему нравился. Моментами он переставал вникать в суть того, что она говорит, наслаждаясь просто самим разговором. Ему показалось, что их отношения начинают восстанавливаться, – он радовался этому, наслаждаясь им же самим созданной иллюзией.

А потом ему и в самом деле показалось, что что-то изменилось: он уловил в глазах Анжелы ту же радость – ей, похоже, нравилось вот так с ним беседовать вдвоем. Перемена была еле заметной: легкий отсвет в глазах, мелькнувшая на губах улыбка. А голос Марджи становился все настойчивее, все требовательнее, и наконец Джонатан понял, что это сильнее его. Сейчас или никогда.

Он не сводил с Анжелы глаз, чувствуя, как в нем растет та самая уверенность, то самое мужество, которого ему до сих пор не хватало. Анжела все говорила и говорила, и на губах ее теперь играла настоящая улыбка. Нет, ему не показалось: она действительно улыбалась, и взгляд ее все чаще и чаще останавливался на нем.

– Анжела…

Она подняла на него глаза, замолчала и взглянула мягко и нежно, словно она чего-то ожидала. Этот взгляд придавал ему смелости заговорить с ней. Ему хотелось продлить этот яркий миг, навсегда сохранить взгляд Анжелы.

– Анжела… Я хотел тебе сказать… Ты была права… в тот раз… когда упрекала меня, что я мало времени уделяю семье… воспитанию Хлои… в общем, всему… Теперь я это понял… И хотел тебе это сказать…

Она не ответила и пристально, молча смотрела на него. Он снова заговорил:

– Я понял, что тогда, может быть, не умел показать… или сказать тебе… что я тебя люблю. Это глупо, но я думал, что ты и так это знаешь, что тебе и не нужно постоянно это слышать.

Она никак не реагировала – просто очень внимательно его слушала.

– И еще я хочу, чтобы ты… чтобы ты знала, что мое чувство к тебе осталось… таким же, как прежде. И… я подумал, что нельзя позволить какому-то недоразумению разрушить отношения… отношения, которые для меня всегда были очень важны…

Он замолчал. Анжела по-прежнему не сводила с него глаз, но ее улыбка исчезла, взгляд стал безразличным и холодным, лицо – жестким. Она смотрела на него довольно долго, ничего не говоря и не двигаясь. Потом кашлянула, чтобы прочистить горло.

– Мне пора идти.

Она встала, положила мобильник в сумочку, перекинула ремень через плечо и исчезла в потоке пешеходов.

Растерянный Джонатан неотрывно смотрел в толпу безымянных прохожих, размеренным шагом идущих по своим делам.

Он вдруг почувствовал себя опустошенным: у него не осталось ни энергии, ни мыслей. И надежды тоже не осталось. Бездушный звук саксофона отдавался в голове. Нескончаемый поток прохожих струился перед глазами, но внимания не задевал – как вода, что стекает по листьям и не может их намочить.

Он машинально достал бумажник и расплатился.