День и ночь, 2011 № 03 - [156]

Фонарёв уехал в город. Полицаи несколько раз заявлялись к Марии, смотрели, вынюхивали, но уходили ни с чем.

Близился конец зимы. Люди шептали, что в лесу появились партизаны. В нескольких деревнях были нападения на полицейские участки, в одной убили старосту, отличающегося особой жестокостью. Немцы устраивали облавы, патрулировали дороги, люди боялись выходить из дома. На дверях управы появилось распоряжение: с наступлением темноты запрещалось находиться на улице, за неповиновение — расстрел на месте. Хватали всех, кто был хоть чем-то подозрителен. Вновь арестовали Марию, заперли её в сарае вместе со всеми детьми, кроме Павлика, — его не было дома. Немцы как-то дознались, что Анна, постоялица Марии, была до войны судьёй — видно, кто-то узнал её и донёс. Фонарёв сам допрашивал Марию, избивал её, грозился расстрелять детей. «Скажи, где она, и я отпущу тебя!» — орал он, размахивая перед носом женщины пистолетом. Мария отвечала только одно: «Не знаю!»

Павлик с наступлением темноты пробрался в хату, не зажигая огня, пошарил в шкафу, нашёл чёрствую краюху хлеба и с жадностью впился в неё зубами. «А как же они? — мелькнула мысль, — их же никто не кормил два дня…». Взяв огарок свечи и спички, он залез под кровать. Гусыня, спрятав голову под крыло, спала. Павлик осторожно отодвинул корзину, поднял охапку слежавшейся соломы, открыл находящийся под ней люк, оттуда пахнуло холодом и сыростью. Он спустился в подвал, вырытый, видимо, ещё дедом или прадедом, неизвестно для каких целей, зажёг свечу. «Тётя Аня, вы здесь?» — шёпотом спросил он. «Здесь, здесь, — ответил слабый голос. — Это ты, Павлик? А где мама?» «Её с ребятишками забрали, они в сарае школьном сидят. Я слышал, полицаи говорили, что вас ищут, вас кто-то видел и донёс, что вы у нас прячетесь, и мамку грозятся расстрелять…». Анна охнула. Уже два месяца Мария, рискуя жизнью, прячет их в этом подвале, отрывает от своих детей последний кусок, чтобы накормить её и детишек, а теперь вот может погибнуть из-за них…

Ночью выпал снег, может быть, последний в этом году. Деревня выглядела мирно и празднично, и только виселица с раскачивающейся петлёй напоминала, что страшный сон продолжается.

Анна шла в полицейский участок. Она понимала, что это конец. Только бы детей не тронули! И тут же больно сжалось сердце — и детей не пощадят, пытками выведают у того же Павлика, где они.

— Где начальник? — спросила она полицая, сонно таращившего на неё глаза. — Буди его, скажи, что я пришла. Сама.

Фонарёв на её требование отпустить Марию громко захохотал, потом сказал, злобно ощерясь:

— Отпустим, отпустим, не сомневайся. Только твоих выб… найдём, и всех вас отпустим.

Её затолкали в тот же сарай, где была Мария с детьми и другие арестованные. Увидев её, Мария ничего не сказала, только подвинулась чуть в сторону, давая ей место. В сарае было холодно, сквозь щели залетал снег и ложился на спящих людей. Женщины, положив в середину детей и согревая их своими телами, лежали молча, думая каждая о своём и о том, что ждёт их завтра.

Ночью в село вошли партизаны; разгромив полицейский участок, они освободили пленников, в том числе и Марию с Анной.

До самого отступления немцев они прожили в партизанском отряде.

6.

Машина легко бежала по асфальту. Олечка, свесив головку набок, спала в своём кресле. Галина Сергеевна и Игорь Васильевич молчали. Галина Сергеевна вновь и вновь перебирала в уме все подробности неожиданной встречи, вспоминала лицо Марии, слышала её печальный голос: «Мне теперь незачем жить…» «Почему вы так говорите?» — спросила она Марию. «Как почему? — вопросом на вопрос ответила старая женщина, — Я столько лет ждала и надеялась, что встречусь с Анной, что когда-нибудь увижу её… А теперь — всё… Зачем же мне теперь жить? Для чего?»

«Какие же это были люди, наши родители, и вообще, то поколение, — думала Галина Сергеевна, — где, в чём они находили силы, чтобы преодолеть всё, что выпало на их долю? Откуда в них столько душевной доброты и чистоты? Нет, это просто какие-то святые были!» «Смоленские святые», — внезапно пришло ей в голову. Вот она, разгадка! Точно, смоленские святые! Смоленские, рязанские, московские… русские!..

Редкие машины, неожиданно возникнув из темноты, на мгновение ослепляли их фарами и снова исчезали во тьме. Вдали багровой полоской догорал закат.

По радио передавала концерт Людмилы Зыкиной.

Голуби

Время от времени я делаю себе подарок: покупаю журнал… что-нибудь вроде «Имена», «Биография» или «Караван историй». Люблю читать о жизни знаменитых, а то и вовсе неизвестных мне людей — трагедии, страсти, любовные перипетии. Эти журналы — не «жёлтые», очерки написаны мастерски, хорошо поданы, с большим уважением к героям.

На этот раз в качестве подарка — «Имена». Открываю наугад — рубрика «21 вопрос», где герои публикаций отвечают на поставленные вопросы. Интересно, как люди себя представляют, позиционируют. Без подсказок журналиста, без их фантазий и домыслов.

«Какое ваше самое главное достоинство? А какой недостаток?» — спрашивает журналист и получает ответ, иногда весьма забавный, иногда — сразу чувствуется — неискренний, направленный на то, чтобы приукрасить свой образ, выглядеть в глазах читателей лучше, умнее, значимей.