День и час - [30]
Народу много, а родного единственного человека как раз и не было. Может, это в поисках дочери и надсаживался, изводился ее молящий взгляд. Успели занести носилки до общей посадки. Им с тещей отвели целый ряд — последний. Сергей поднял подлокотники, разделявшие кресла в ряду, кресла застелили толстым ватным одеялом, потом простыней, уложили на них больную, сверху прикрыли по самый подбородок простыней. Сергей примостился рядом. Наспех прощался с друзьями, каждый сказал свое ободряющее слово теще — все слова остались безответными, — и подмога гурьбой двинулась к выходу. Навстречу уже шли первые пассажиры. Те, кто проходил в их салон, настороженно, украдкой оглядывались на последний ряд, на Сергея, на простыню, на человека под простыней. Такое соседство смущало. Будь это не самолет, а, скажем, поезд, к нему бы отнеслись спокойно. А тут самолет, и не какой-нибудь, а аэробус на три сотни душ, только что пущенный по трассе Москва — Минводы. Трасса курортная, время летнее, июнь, и большинство пассажиров наверняка торопится на отдых. И предпочли бы, конечно, совершенно беззаботный, насколько это возможно на борту самолета, перелет из обыденности в праздник. Человек под покрывалом их стеснял. Не то что обыденность — сама беда, очевидная, беззастенчиво-обнаженная, хоть и прикрытая этим белым саваном, летела вместе с ними. В этом был если не зловещий, не пугающий, то уже точно — предостерегающий знак.
Сергей, сопровождающий беду, тоже попадал под эти любопытно-настороженные украдчивые взгляды. Чувствовал себя под ними неуютно. Тоже словно больной, таящий скрытую угрозу этому сообществу здоровых, благополучных, не обремененных особыми печалями людей.
Людей вокруг много, даже чересчур много — а ведь еще несколькими минутами раньше казалось, что этот караван-сарай и заселить-то, наполнить до отказа невозможно. И все-таки теперь наконец он остался с больной наедине. За чертой — никаких преград, никаких препон. Холодок вкрадчиво заплясал у него в груди. Как-то все сложится, справится ли? — об этом он подумал, пожалуй, впервые. Раньше ему, занятому преодолением препятствий, это даже не приходило в голову: справится или не справится. Честно говоря, он и предостережению молодого человека на станции санитарной авиации не придал особого значения. Воспринял его как очередное препятствие, которое нужно во что бы то ни стало и как можно быстрее преодолеть. Проскочить. Зато теперь все вспомнилось в одночасье. Справится ли? — да, людей вокруг много, даже слишком много. Не вокруг, а впереди, спиной к нему. Затылками — три сотни затылков впереди. Не хватало еще, чтобы из-за них с тещей поднялась суматоха, чтобы им потребовалась помощь извне, от этого ушедшего в кресла сообщества.
Впрочем, теща быстро успокоилась и даже, казалось Сергею, задремала. Большое, округлое, до сих пор бледное, бескровное лицо зарозовело. Словно какая-то еще не истребленная болезнью волна жизни с трудом поднималась где-то в глубине, в недрах большого, обезвоженного тела и чуточным, неслышным плеском достигала этих обесцвеченных, иссеченных морщинами щек.
Что придавало значительности покоящемуся на подушке лицу? Смеженные, прикрытые глаза? Седина, выбивавшаяся из-под платка и обрамлявшая лицо ослепительно белым, рафинированно белым венцом? За время болезни седина выровнялась, отбелилась, растворив, освоив встречавшиеся раньше пятна желтизны, тусклой замутненности жизни. Процесс этот шел и сам собой, болезнь же ускорила его: то, что растянулось бы на годы, совершилось в год. Волосы как бы жили отдельно от нее самой, их поражающая белизна словно положила невидимую границу, тень отчуждения между ними и этим широким, бледным и все-таки пока не восковым лбом, между ними и этими смутно зарозовевшими щеками. Они не жили отдельно, они умерли отдельно, первыми, вспыхнув перед смертью невесомым светом пережитых старухой мук.
Венец был терновым, просто терн был цветущим.
Недавно жена, вспомнил Сергей, постригла тещу. Раньше та носила косу, но коса то расплеталась, разметывалась по подушке, то, наоборот, сваляется от долгого, неподвижного лежания колтуном, мешала и больной, и врачам, голову трудно было промыть. Жене давно советовали обрезать материну косу, но она все тянула, не решалась и отрезала совсем недавно, перед отправкой матери домой. С этой прической, с роговым гребешком в подрезанных волосах теща сразу стала похожей на стахановку — не хватало только задорной косынки да туфлей под названием «комсомолки». И похожей на Серегину мать — такую, какую он и не помнит вовсе, а знает лишь по фотографии, д р у г о й фотографии (их всего-то две и сохранилось). Мать фотографировали за хорошую работу, шаль за ее спиной растянули — в верхнем углу карточки так и остались видны часть лица и руки мальчишки, стоявшего на стуле и державшего за один край темную клетчатую шаль. Ее фотографировали за хорошую работу на ферме, для диплома — тогда еще не было досок почета и в ходу было другое выражение: «фотография на диплом», — снимали, наверное, прямо на ферме, потому что в пацане, держащем шаль, Сергей задним числом узнал сына совхозного зоотехника Юхно, который был лет на пять старше его.
Легендарная Хазария и современная Россия… Аналогии и аллюзии — не разделит ли Россия печальную участь Хазарского каганата? Автор уверяет, что Хазария — жива и поныне, а Итиль в русской истории сыграл не меньшую роль, чем древний Киев. В стране, находящейся, как и Хазария, на роковом перекрестье двух миров, Востока и Запада, это перекрестье присутствует в каждом. Каждый из нас несет в себе эту родовую невыбродившую двукровность.Седая экзотическая старина и изглубинная панорама сегодняшней жизни, любовь и смерть, сильные народные характеры и трагические обстоятельства, разлуки длиною в жизнь и горечь изгнаний — пожалуй, впервые в творчестве Георгия Пряхина наряду с философскими обобщениями и печальной самоиронией появляется и острый, почти детективный сюжет и фантастический подтекст самых реальных событий.
Повесть о жизни подростков в интернате в послевоенные годы, о роли в их жизни любимого учителя, о чувстве родства, дружбы, которые заменили им тепло семьи.
Главная героиня романа ожидает утверждения в новой высокой должности – председателя областного комитета по образованию. Вполне предсказуемо её пытаются шантажировать. Когда Алла узнаёт, что полузабытый пикантный эпизод из давнего прошлого грозит крахом её карьеры, она решается открыть любимому мужчине секрет, подвергающий риску их отношения. Терзаясь сомнениями и муками ревности, Александр всё же спешит ей на помощь, ещё не зная, к чему это приведёт. Проза Вениамина Агеева – для тех, кто любит погружаться в исследование природы чувств и событий.
Героиня романа мечтала в детстве о профессии «распутницы узлов». Повзрослев, она стала писательницей, альтер эго автора, и её творческий метод – запутать читателя в петли новаторского стиля, ведущего в лабиринты смыслов и позволяющие читателю самостоятельно и подсознательно обежать все речевые ходы. Очень скоро замечаешь, что этот сбивчивый клубок эпизодов, мыслей и чувств, в котором дочь своей матери через запятую превращается в мать своего сына, полуостров Крым своими очертаниями налагается на Швейцарию, ласкаясь с нею кончиками мысов, а политические превращения оборачиваются в блюда воображаемого ресторана Russkost, – самый адекватный способ рассказать о севастопольском детстве нынешней сотрудницы Цюрихского университета. В десять лет – в 90-е годы – родители увезли её в Германию из Крыма, где стало невыносимо тяжело, но увезли из счастливого дворового детства, тоска по которому не проходит. Татьяна Хофман не называет предмет напрямую, а проводит несколько касательных к невидимой окружности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своём произведении автор исследует экономические, политические, религиозные и философские предпосылки, предшествующие Чернобыльской катастрофе и описывает самые суровые дни ликвидации её последствий. Автор утверждает, что именно взрыв на Чернобыльской АЭС потряс до основания некогда могучую империю и тем привёл к её разрушению. В романе описывается психология простых людей, которые ценою своих жизней отстояли жизнь на нашей планете. В своих исследованиях автору удалось заглянуть за границы жизни и разума, и он с присущим ему чувством юмора пишет о действительно ужаснейших вещах.
В своей чердачной студии в Пензансе умирает больная маниакальной депрессией художница Рэйчел Келли. После смерти, вместе с ее гениальными картинами, остается ее темное прошлое, которое хранит секреты, на разгадку которых потребуются месяцы. Вся семья собирается вместе и каждый ищет ответы, размышляют о жизни, сформированной загадочной Рэйчел — как творца, жены и матери — и о неоднозначном наследии, которое она оставляет им, о таланте, мучениях и любви. Каждая глава начинается с заметок из воображаемой посмертной выставки работ Рэйчел.
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…