День джихада - [26]

— Офф-фай!

Салах понял, что испугал ее, хотя сам не знал чем. Сказал мрачно:

— Вардах, оха ма кхеталлах — смотри, не упади.

И снова растянул губы все в той же пугающей улыбке. Он будто перешагнул в себе то, что отделяет человека от хищника — страх, жалость, сострадание.

Пожилая женщина молча ушла. Молодая задержалась. Ее звали Деша — Золотая — дочь Накаевых, соседей, когда-то приютивших мать Салаха. Деша учила детей в соседнем ауле, в школе.

Дом Накаевых стоял на пологом склоне, со всех сторон окруженный фруктовым садом. Каждое деревце здесь взрастили трудолюбивые руки отца Деши — Имрана.

В один из дней, когда Деша была в школе, откуда-то из долины, прозвенев в воздухе лопнувшей струной, прилетел одинокий снаряд. Он попал в северную стену дома Ненаевых. Взрыв разметал полдома, сорвал крышу и высадил все окна. Стены родного жилища стали для отца и матери Деши скорбной могилой.

Комната, в которой жила теперь Деша, с трещинами в стенах и на потолке, сохранилась чудом. Старик Керимсолта — деревенский плотник, помог учительнице наладить быт. Они вместе разобрали кирпичи, завалившие вход в сохранившуюся часть дома. Затем мастер наглухо забил окна фанерными листами, стекла в ауле не было. Подправил косяки двери, укрепил ее изнутри и снаружи, сделав все, чтобы развалюха осталась обитаемой.

Салах пристально посмотрел на Дешу. Желваки заиграли на загорелых щеках. Сказал жестко и властно:

— Я сегодня к тебе приду. Вечером.

Думал — смутится, возразит молодая женщина. Не в правилах горской морали вот так принимать бесцеремонные предложения мужчин. Не на Тверской у «Националя» в Москве происходило дело. В скромном ауле на краю гор. Но Деша посмотрела на Салаха и увидела все, что он сказал не словами, а взглядом: свое беспредельное одиночество, неуемную тоску и неприкаянность. И еще она оценила, как по-мужски красив этот человек, принявший на ее глазах страшный удар судьбы. Его худое чувственное лицо, мужественного, закаленного воина, волевые глаза — все выдавало натуру гордую и свободолюбивую. Чувствовалось — он привык повелевать и умел заставлять людей подчиняться себе. Нет, он не искатель легких приключений и не захочет оскорбить или унизить ее здесь, на родной земле.

Она ответила так, словно они были знакомы давным-давно:

— Приходи.

Скажи Салах по-иному, улови она в его голосе малейшую нотку просительности, Деша по привычке презрительно улыбнулась бы и отошла, не ответив. Но Салах не просил, он приказывал. И Деша уловила в его тоне именно то, чего не слыхала в голосах других, предлагавших ей себя мужчин.

— Приходи.

Она повернулась и, мягко покачивая широкими бедрами, ушла. Гордая и красивая. С ровной спиной и высоко поднятой головой.

Салах проводил ее взглядом и не заметил, как к нему неслышно приблизился мальчик лет двенадцати. Он тронул тонкими пальцами рукав.

— Дядя Салах, с вами желает поговорить дядя Дага.

Салах встрепенулся. В юные годы с Дагой Берсаевым они были большими приятелями. Потеряли друг друга из виду только после того, как Салах поступил в военное училище. Конечно, известия о земляках доходили до Салаха. Он знал, что Дага окончил юридический факультет, стал прокурором в одном из районов Чечни, но встречаться им не приходилось.

Салах не сразу узнал старого товарища. Круглое лицо Даги обрамляла рыжая борода. Он был в подогнанном по фигуре камуфлированном армейском обмундировании. На широком ремне — кожаная кобура фирмы «Бианчи», дорогая и элегантная. Из нее торчала рукоятка «вальтера ППК-38». С оружием как-то не вязались четки, которые Дага, не переставая, перебирал длинными пальцами. Он выглядел сурово и воинственно.

Они обнялись.

Салах стиснул приятеля в объятиях порывисто, энергично.

Дага обнял Салаха протокольно: мягко коснулся его спины руками и тут же отпрянул. Но сказал приветливо:

— Здравствуй, брат. Рад тебя видеть. — И показал на мягкую банкетку у столика: — Прошу, садись.

Салах сел, глядя на Дагу и пытаясь вспомнить, что осталось в нем от того сорвиголовы, которого он знал много лет назад.

— Ты был дома? — Голос Даги звучал спокойно, умиротворяюще. Слова он произносил странно — почти нараспев, будто молитву. — Очень сожалею, Салах. Твоя мама всегда была для меня как родная.

Салах молча склонил голову, принимая соболезнование.

— Что собираешься делать? — продолжил Дага.

— Пока не знаю… Меня уволили из армии…

Дага помрачнел.

— Я знаю это, и меня удивляет твое спокойствие. Мы здесь все считаем, что тебя не просто уволили. Они взяли от тебя все, что им было нужно, и выкинули, как использованный презерватив.

Последняя фраза прозвучала хлестко, словно пощечина. Нацеленная в лицо, она попала в сердце. Хотелось вскочить, вмазать обидчику, но ноги не слушались, а рука не поднималась.

Разве Дага не прав? Да, его сравнение грубо, грязно, но кто сказал, что оно не точно?

Можно говорить деликатно: «Уволили по сокращению штатов». Можно говорить… Все можно, черт возьми! Но от этого правда не станет менее оскорбительней слов, ее обозначивших.

— Да, ты прав, Дага, — смиряя гордыню, согласился Салах, — употребили и вышвырнули…

Дага вежливо склонил голову.