День Дьявола - [50]

Я никогда не мог отключить его голос. Даже если он не обращался ко мне, все равно он оставался на заднем плане и что-то мямлил. А если он чувствовал, что я перестаю обращать на него внимание, он напоминал мне, что я ответил «да» на его предложение посмотреть, как умрет Ленни, и что отказаться я уже не мог. Я обещал. А потом, торгуясь, как мальчишка на школьном дворе, он сообщил, что это произойдет уже совсем скоро, до конца лета, и это будет нечто такое, что я запомню, и что мне полезно увидеть, как быстро уходит жизнь. В один момент она есть, а в следующий уже ничего нет. И ведь действительно, потом ничего не было. Но я уже знал про это. Бывало, я смотрел на фарфоровых куколок и стеклянных лебедей на камине, оставшихся после Мамы, и ждал, что они заговорят. Но они молчали. Даже когда я зажимал их в ладони и закрывал глаза. Мертвое есть мертвое. Вот почему я не должен терять отпущенное мне время.

Рано еще, ответил он на вопрос, который я только собирался задать. Надо немного подождать. Он не мог сказать мне, сколько времени я проживу, иначе урок, который мне будет даден, пропадет даром. Никто не должен знать, когда придет смерть. Иначе те, кому осталось жить недели, погубят этот мир, потому что им нечего терять. О, нет, чуточка неопределенности пойдет нам на пользу. Будет лучше, если мы так и останемся на прицеле, как олени в вересковой пустоши.

Отец присел на корточки и зарядил ружье. Пуля была экспансивная – для охоты на крупных животных. Щелкнул затвор. Появились еще два самца, соперники вожака. Они дожидались подходящего момента, когда можно будет напасть. В морозном воздухе их рев разносился во все стороны.

Отец снял кепку и положил ее донышком вверх на землю, как миску, устроился поудобнее и поднес ружье к плечу. Дуло неспешно скользнуло по кустикам травы наверх, на стенку засады. Вожак был настороже из-за двух соперников и отвернулся от группы самок, длинношеих и нервных, как гуси на болоте.

– Ну, давай, паршивец, – произнес Отец, щурясь в прицел. – Покажи мне свое личико. Ну же, смотри сюда.

Он не шевелился. С ружья свисала кожаная петля.

– Руки, Джон, – сказал он.

– Что?

– Закрой руками уши.

Раздался выстрел. Голова вожака дернулась, и комок чего-то красного взлетел в воздух. Олень дернулся и, прогнувшись, упал в вереск. Звук выстрела прокатился по всей пустоши, и остальные олени бросились прочь, сверкая задками и копытами, в направлении Черной трясины. Они неслись вперед, все дальше и дальше, самки теперь следовали за младшим из двух самцов, перепрыгивая через бугорки и болотный мох.

Отец некоторое время смотрел на них, а потом щелкнул затвором, чтобы достать гильзу.

– Придется пойти за ними, – сказал он.

Перебросив ружье через плечо, он выбрался из засады, и мы пошли через вереск, направляясь в ту часть пустоши, которую я совсем не знал.

&

Олений вожак был стар. Его шкуру покрывали ссадины и шрамы, на рогах виднелись зазубрины и сколы, оставшиеся после прежних боев. Отец попал ему точно над глазом, и рана зияла, напоминая яркую пышную хризантему. По крайней мере, он умер без мучений. Пули, предназначенные для крупняка, убивают быстро и милосердно.

Из открытой пасти безвольно свисал язык, и мухи, ползавшие до того по овечьим орешкам, уже занялись носом убитого животного. Когда Отец приподнял голову оленя носком сапога, они с тихим жужжанием разлетелись.

– Бедняга дурак, – произнес он. – Ума не приложу, почему они не остаются у себя в Вайрсдейле.

– Должно быть, что-то их гонит сюда, – заметил я.

– Что бы это могло быть? – сказал Отец, окидывая взглядом пустоши. – Тут вроде ничего нет, так ведь?

Он еще раз взглянул на вожака и пошел дальше, стараясь выбрать в болоте, развороченном оленями, дорогу посуше.

Сходите в пустоши в конце года, и вы сразу же поймете, почему приходилось оставлять гроб на месте, если погода портилась и тучи нависли над землей. Тащить деревянный ящик с содержимым обратно в долину или дальше, до Вайрсдейла, значило получить еще нескольких трупов. К тому же люди суеверны, и на ум им немедленно приходила мысль о злых духах, бродивших здесь, потому что их тела когда-то бросили неумехи родственники. Им сразу вспоминались Буря и Дьявол, оседлавший ветер. Это ведь так просто – снова его разбудить.

– Ну да, ну да, но это не мы, Джонни-паренек, – говорил Старик. – Не слушай, что люди болтают. Их там не было. Не видали они, что сделал Гидеон Деннинг.

В 1912 году – а к тому времени фабрикой управлял Джекоб, сын Ричарда Арнклиффа, – собственность на землю перешла к Гидеону Деннингу, и он, в отличие от своих предшественников, проехался на север посмотреть, что собой представляют долина и пустоши.

Честолюбивый по характеру человек, он рано повзрослел. Поднялся он по служебной лестнице при правительстве Асквита и занял важный пост в Министерстве иностранных дел, когда ему еще не было сорока лет. В Браунли Холле висела его фотография. Он-был явно не лишен сходства с молодым Уильямом Батлером Йетсом: пенсне, ястребиный нос, прическа в беспорядке. По сведениям, он был разносторонне одарен: талантливый писатель, оратор, историк, знаток и коллекционер древностей, он говорил на большинстве европейских языков, более чем прилично владел китайским и был способен выражать свои мысли на хинди, урду и бенгали. Плюс к тому он мог бы преуспеть еще в ряде занятий, будь он склонен выбрать их для себя: он ходил под парусом, играл в бридж, прилично фотографировал, был неплохим велосипедистом, играл на виолончели. Говорят, что у себя на столе в Уайтхолле он поставил шахматную доску с начатым Будапештским гамбитом или Скандинавской защитой в качестве своего рода напоминания тому, с кем он беседовал, что он уже продумал ситуацию на семь ходов вперед. Ему нравилось расстраивать ожидания и загонять других в угол.